В мире античных образов

Рядом с этим достаточно красочным типом афинского общества стоят два более современных этой эпохе захирения метрополии греческого образования. Тип хвастливого воина, героя невероятных подвигов, победителя женских сердец, как будто выхвачен из среды греческих авантюристов и кондотьеров IV века. Уже знаменитый «Анабасис» Ксенофонта мог дать благодарную литературную канву для описания подвигов греческого воинства в «варварских» странах. Походы Александра Македонского, расцвеченные еще при жизни великого завоевателя стоустой молвой современников мнимого объединителя Греции в борьбе против ее векового врага — персидской монархии, наиболее надежные защитники которой набирались из тех же греков, дали еще более благодарный материал для обрисовки военных фанфаронов, представлявших собой помесь походного Мюнхгаузена с пошловатым Дон Жуаном.

А рядом с этими беспринципными и хвастливыми продавцами своей шпаги стоял не менее сочный тип «парасита», воплощение всех деклассированных общественных элементов этой отрицавшей свое политическое бытие и былую творческую оригинальность эпохи.

Не отличался изобретательностью и разнообразием и самый сюжет. По Плутарху, все пьесы наиболее выдающегося представителя новоаттической комедии Менандра объединялись единственным мотивом любви, проникавшим их «одним общим дыханием». Обычно герой оказывается либо несчастным влюбленным, либо безумным ревнивцем, либо разочарованным молодоженом, а героиня страдает либо от невозможности соединиться с предметом своей любви по причине своего темного происхождения, либо препятствием к этому соединению служит испытанное ею насилие, результатом которого является незаконный ребенок. Но Афанасии Ивановичи и Пульхерии Ивановны умиравшего эллинства нуждались в благополучном исходе этой романической коллизии, и ее разрешение достигалось поэтому во вполне старосветском разрезе. Или героиня оказывалась дочерью благородных родителей, или несчастный молодожен оказывался счастливым насильником.

В разработке этого скромного круга сюжетов новоаттическая комедия проявила немало артистизма и психологической деталировки. Плосковатый психологический эмпиризм перипатетической школы несомненно пошел ей на пользу. Драматические ситуации в ее пьесах и психологический рисунок главных персонажей обладали достаточной реалистической привлекательностью для греческого читателя и зрителя. Недаром крупнейший ее представитель Менандр пользовался такой популярностью. Реализм этого комика рельефно характеризуется в приписываемом Аристофану Византийскому изречении: «Менандр и жизнь, кто из вас двух подражал один другому?» А добродушный и простоватый Плутарх признавался, что пирушка скорее может обойтись «без вина, чем без Менандра», подчеркивая этой бытовой мелочью популярность писателя.

* * *

При анализе перенесения новоаттической комедии на римскую почву сложность и затруднение заключаются в том, что она социально звучала в обессиленной политически и затертой экономически Греции и в небольшом масштабе своих сюжетов выработала и свой стиль и свою художественную выразительность, но как раз именно эти ее качества на греческой почве становились недостатками на римской. Она могла быть приятна, как «летом сладкий лимонад» для испуганных своей эпохой людей, как Сципион Эмилиан, ее могли ценить образованные римляне, действительно знакомые с эллинской культурой или только кокетничавшие этим знакомством. Но в целом политическая безобидность Менандра и современных ему греческих комиков становилась явной несуразностью в Риме, где обостренная классовая борьба все более и более накаляла общественную психологию.

Самому Сципиону Эмилиану мало помогли и охранительные молитвы, и бегство к сокровищам эллинской мудрости: немного лет спустя после смерти старшего Гракха он был найден задушенным в своей постели. Характерно, что рука политического убийцы настигла его во время подготовки речи для выступления, когда, по всей вероятности, он призывал к себе на помощь все знание ораторского искусства греков.

Правда, римская полиция совсем не была намерена церемониться с попытками хотя бы скромно политизировать переводную комедию. Когда старейший римский драматург Гней Невий позволил себе толковать со сцены о «вольных речах» и об упадке могущественного государства — вещь совершенно невинная с точки зрения афинской комедии V века, — он был немедленно арестован и получил свободу только после покаяния.