В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 1

Глубокая гуманистическая мысль о человеке, изуродованном каторгой, роднит «Мир отверженных» не только с «Мертвым домом», но и с «Воскресением» Л. Толстого и «Островом Сахалином» Чехова. Характерно, что, работая над каторжными сценами «Воскресения», Л. Толстой проявил особый интерес к книге Якубовича. Как и в «Воскресении» Л. Толстого, большую роль в книге Якубовича играет прием социальных контрастов, а также отступления, как прямое выражение морально-этических и политических позиций автора. Лирические тревожные раздумья чередуются в книге с философскими рассуждениями о судьбах народа, интеллигенции, родины. Именно в отступлениях вырисовывается образ автора как активно действующего лица, истинного друга и защитника «несчастных». Якубович, как и Чехов, полностью отказался от зарисовки сенсационных уголовных случаев, таинственных «героев» нашумевших процессов, авантюрных историй, характерных, например, для книги В. Дорошевича о Сахалине, и все внимание сосредоточил на анализе типических судеб «отверженных», попавших в тиски мучительной каторги. Для «авторской манеры характерно сочетание публицистической мысли с художественным обобщением.

В книге Якубовича, так же как и в «Острове Сахалине» Чехова, нередки экскурсы в прошлое. Так, в рассказах и легендах старика сторожа встает перед читателем страшный мир дореформенной каторги. Но рассказы о прошлом важны автору не сами по себе. В них Якубович подчеркивает зловещую, трагическую преемственность жестоких нравов каторжного ада, сохранившего почти в неприкосновенности отвратительные традиции времен крепостнического душегубства.

Мысль автора выходит за пределы каторжной тюрьмы. Он размышляет о богатых возможностях сибирского края, о замечательных чертах народа, сохранившего в суровых, неблагоприятных условиях лучшие свойства национального характера. У сибирского народа, который «не знал крепостного права», Якубович отмечает отсутствие раболепия перед властями, практичность и трезвость взгляда: «Ум его (сибиряка) менее засорен отжившими традициями и предрассудками, более способен к развитию новых идей и понятий, отличается большей независимостью и свободолюбием».

Вся система изобразительных средств книги раскрывает основной социальный конфликт: борьбу двух враждебных миров: мира «отверженных» с миром властей («духов») всех рангов, начиная от штабс-капитана Лучезарова до генерала из Петербурга.

Прием социальной типизации и антитезы является определяющим принципом построения и группировки образов, картин природы к описаний обстановки каторжной жизни. Ожиревший «господин начальник» Лучезаров; толстопузый, с красным опухшим лицом заведующий рудником Монахов — и оборванная голодная «шпанка»; губернатор «с ласковым взглядом и убивающей кроткостью в голосе» — к чахоточные каторжники (Богодаров и Звонаренко); барская обстановка в доме начальника — и зловонные параши в камерах, напоминающих свинарники; ликующая природа Забайкалья — и обледенелые норы рудников, и т. д.

Обобщающим образом власти в книге является «господин начальник» каторжной тюрьмы, штабс-капитан Лучезаров, прозванный «Шестиглазым». По глубине типизации и остроте сатирической характеристики Лучезаров — большое художественное достижение автора. Перед нами встает законченный тип палача-джентльмена, нарисованный еще Достоевским в «Записках из мертвого дома», а позже названный Чеховым в «Острове Сахалине» помесью Держиморды и Яго.

Лучезаров угрожает арестантам не только плетями, как в прошлом «варвар» Разгильдеев. «Нет, я буду бить вас по более чувствительным местам, — говорит он заключенным, — кроме сурового содержания в карцере, на хлебе и воде, в кандалах и наручниках, даже на цепи, если понадобится, я буду лишать виновных скидок и отдавать под суд», то есть увеличивать срок каторги. За внушительной внешностью сановника («за самого фельдмаршала сойти мог»), выхоленного человека, пристрастного к острым духам и лайковым перчаткам, кроется заурядный карьерист и циник, презирающий все истинно человеческое. В тюремных «правилах» Лучезарова — розги, плети, суд, наручники, кандалы, темный карцер, телесное наказание «так и пестрели в глазах, так и скребли по сердцу, словно гвоздь по стеклу». Личность Лучезарова как-то давила и пригнетала к земле, и «каждый чувствовал себя в его присутствии, как собака при виде поднятого над ней кнута».

Как ни слабо было развито у большинства арестантов чувство человеческого достоинства, но и эти жалкие остатки вытравлялись в Шелае, на каждом шагу попиралась их личность. «Ты — каторжный! Ты — раб и больше ничего! Ни божеских, ни человеческих прав у тебя нет, вон как у тех быков, что возят мне воду!» — кричал Лучезаров на заключенных. В тюрьме решительно все было направлено к тому, чтобы превратить людей в автоматы, действующие по команде и «согласно инструкции».