В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 1

В рассуждениях безнадежно «отпетого» Мишки Шустера о необходимости жить честным трудом автор уловил пробуждение совести и «глубокую искренность». В угрюмом Петре Семенове, осужденном на каторгу за бесконечные грабежи и побеги он нашел задушевность, чувство чести и товарищества, умение сдерживать «дикую натуру». Семенов умел не только работать с огоньком, но и толково объяснить Ивану Николаевичу, как надо бурить, потому что «без учителя не учатся», Во время работы Семенов преображался и казался титаном, от мощных ударов которого содрогалась гора. Лицо его порой озарялось улыбкой и «пленяло чисто детским простодушием». В неповоротливом Ногайцеве во время работы «чуялся тот же богатырь сказочных времен». В его страшном преступлении автор отмечает отсутствие цинизма и «сознательной развращенности». «Дай мне волю, — говорит Ногайцев, — я опять настоящим человеком стану». В арестантских стихах вечно заспанного увальня Владимирова («Медвежье Ушко») автор неожиданно уловил «довольно сложный процесс мысли и чувства, в сущности очень близкий и родственный тому, — пишет он, — который сам я переживал и чувствовал». В Чирке, этом предмете вечных насмешек и шутовства, автор разглядел природный ум и добродушие. Чувство прекрасного присуще «Осиновому боталу» — взбалмошному Егору Ракитину, плясуну и песеннику, который мечтает на воле выучить «расчудесную книгу» — «Братья-разбойники» Пушкина. Даже в парашнике Яшке Тарбагане-этой тюремной «траве без названья», найдена «искра»: в его голове «постоянно бродила мечта о воле».

Вера автора в светлые стороны человеческой натуры простых людей сказалась в создании им трогательных женских образов, от которых веет глубоким драматизмом (Авдотья Финогеновна, Анна Аркадьевна, Настя Буренкова, Пелагея Концова, Юзефа, Ёнталэ, Таня, Елена). Эту особенность отметила и критика, подчеркнув «удивительную чистоту и целомудренность отношений поэта к женщине — другу, к женщине — матери и сестре». Глубоко волнуют психологически тонко написанные Якубовичем образы детей (Хася, Брухэ, Сурэлэ, Абрашка, Рухеню Боруховичи, Кася Мусяла, Кеша Ракитин).

Якубович верит в перерождение «преступной души» и считает, что для этого нужны не «авторитет кулака», не проповеди миссионеров, а коренное изменение социальных условий. Чтобы бороться с преступностью, прежде всего необходимо дать «народу работу и кусок хлеба» — таков вывод автора.

В связи с проблемой перевоспитания «отверженных» в книге остро поставлен вопрос о роли каторжного труда. Отношение к подневольному труду, который был методом наказания, мучительства и калечения людей, было проникнуто у каторжников нескрываемой ненавистью. На каждом шагу они ловко водили за нос надсмотрщиков, умели «тянуть волынку», хотя и знали, как надо работать, если эта работа сверх каторжного «урока» хоть минимально оплачивалась горным ведомством.

Якубович подметил, что безвозмездный каторжный труд, который заключенные воспринимали как «даровую работу на барина», особенно развращает и ожесточает арестантов. Вместе с тем жажда свободного труда «на воле» пробуждает стихийное стремление отверженных к совместным действиям (помощь товарищам в побеге, выступление против Лучезарова).

«В мире отверженных» — не только книга об уголовной каторге, но и волнующий рассказ о политических ссыльных. С любовью и художественным тактом написаны образы политических — Ивана Николаевича, Башурова, Штейнгарта. Их деятельность пробуждала стихийные стремления заключенных отстоять хотя бы немногие права, которые цинично и безнаказанно попирались администрацией каторги. Политическим удалось своими силами организовать медицинскую помощь, обучение неграмотных; в столкновениях с «начальством» они выступали подлинными защитниками обездоленных.

Образ Ивана Николаевича, от имени которого ведется рассказ, занимает в книге наиболее значительное место. С первых же страниц читатель понимал, что Иван Николаевич — «политический», а не осужденный за убийство из ревности, о чем упоминалось в предисловии, рассчитанном на цензуру. Якубович убедительно просил в отдельном издании «обойтись совсем без отводящего глаза предисловия à la Достоевский».[14]

Автор подчеркивает прежде всего политические симпатии и стремления Ивана Николаевича. С большим волнением он рассказывает о трагической участи революционного поэта М. Л. Михайлова и Н. Г. Чернышевского, о могилах польских повстанцев 1863 года. Во время работы в шахте в его воображении возникают образы декабристов, томившихся до него «в каторжных норах». Он с любовью цитирует стихи Тараса Шевченко, сравнивает себя с Кротом из поэмы Некрасова «Несчастные» и т. д. Все эти места вычеркивались или смягчались цензурой.

Наконец, весь нравственный облик Ивана Николаевича, его просветительская деятельность среди уголовных говорили о том, что это человек «совсем особого рода», «без кривизны» — «политический».