В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 1

Пытался я вставить несколько слов в осуждение убийства вообще, но этим только окончательно озлил Парамона, и он, не желая меня слушать, восклицал патетически:

— Я правильно поступил! И всякий должен сказать: Молодец Парамон! Артист Парамон! Герой Парамон!»

— Возможно, что и так, — отвечал я. — Я ведь не думаю винить вас. Я говорю только, что все-таки лучше б было не убивать.

— Нет, надо было убивать! — кричал весь раскрасневшийся Парамон, энергично потрясая своей огромной черной бородой и ударяя себя кулаком в грудь. — Надо было убивать, и весь мир скажет: «Хорошо сделал Парамон! Орел Парамон! Отелла Парамон!»

Я перестал спорить, и Малахов сиял полным блеском торжества и победы. Арестанты решительно все были на его стороне. Гончаров не преминул по этому поводу рассказать какое-то событие из собственной жизни, тоже свидетельствовавшее о необыкновенной глупости и подлости женщин. Кто-то другой, вызвав в камере общий смех и веселость, рассказал затем, как по-зверски расправился он однажды со своей любовницей.

— Я ее в боковину, под ребра, под микитки, в брюхо, опять в боковину..

Чтобы не слушать, я заткнул уши. Через некоторое время я задал, однако, вопрос Семенову, как, по его мнению, должен относиться муж к жене и что делать в случае ее неверности?

Семенов удивился.

— А неужели ж прощать ей? Чтоб она, подлюха, смеялась надо мной? Да лучше ж я сейчас отрублю ей, шкуре, голову, как только подозрение явится.

— А вы, Владимиров, как думаете? — обратился я к нашему поэту, который все время молчал и, казалось, сонливо лежал на нарах, бог знает о чем думая и где витая. Медвежье Ушко, по обыкновению, долго отмалчивался и отнекивался, говоря, что ничего не знает и не думает, но потом вдруг поднялся с места, замотал головою и забасил так, что у меня явилось опасение за свою барабанную перепонку:

— А, конечно, убить ее надо!.. Жена повиноваться должна… Не мужу ж бояться жены!

Разговор окончился вполне комическим образом, когда услышали внезапно заявление Тарбагана, что и он, когда воротится домой, тоже «беспременно» убьет свою жену, если она окажется ему неверной.

При одном взгляде на грязную, опухшую от сна и жира фигурку этого животного, которое тоже мечтало разыграть из себя Отелло, все разразились смехом и принялись острить на его счет.

— Да была ль у тебя жена-то? Не во сне ль приснилась?

— Ты не на той ли колоде женат-то был, что у нашего кабака лежала?

— Нет, братцы, он на пестренькой сучке женат, что по-за тюрьмой бегает. Она за им и в каторгу пришла.

Тарбаган сердился и, как мог, отгрызался. Он не умел парировать шутки шутками.