В могиле не опасен суд молвы

– Вы делали эти снимки лично, мисс? – спросил он решительно.

Разумеется, да. Я же самолично вынула картридж из камеры Хоба, разве нет?

Надеюсь, бог простит меня за то, что я сделала вид, будто не поняла констебля? Должно быть, этот вопрос мучил по ночам древних святых в их сиротливых кельях.

Неужели создатель навеки обречет вас на адские муки только за то, что вы используете дарованные им же мозги?

Маловероятно.

Но откровенно врать мне тоже не хотелось, по крайней мере, официальному лицу.

Пойдем на компромисс.

– Констебль, наверняка человек вашей профессии припомнит случай Ноттаджа против Джексона тысяча восемьсот восемьдесят третьего года, когда судья Боуэн постановил, что отпечатанные с негативов снимки подлежат использованию только заказчиком.

Не зря же я храню все тома одиннадцатого издания Энциклопедии Британники в туалете в восточном крыле Букшоу.

У констебля налились кровью глаза или мне показалось?

– Вы всегда такая умная, да? – наконец произнес он.

– Вовсе нет, констебль Оттер, – ответила я и снова вытянула руку. – Я просто девочка, которая знает свои права. Будьте добры, мои фотографии.

И он протянул мне конверт, держа его большим и средним пальцем с таким видом, как будто тот внезапно начал вонять.

Я вознесла краткую благодарственную молитву святому Бернардину Сиенскому, покровителю игроков.

– Благодарю, – я медленно вытащила конверт из его пальцев.

Нет нужды торопиться, Флавия. Сохраняй хладнокровие.

Я медленно обвела взглядом практически лишенную обстановки комнату и снова посмотрела на разъяренного полицейского.

– У вас тут миленько, констебль Оттер. Однако, думаю, не помешает украсить ваше обиталище цветами.

Пусть подумает, что я имею в виду.

А потом, одарив его жуткой улыбкой, скорее напоминающей гримасу, я отчалила к выходу с величием королевы Елизаветы.

У меня появился враг. Я это знаю.

Я прогуливалась по центральной улице и присматривала место, где смогу в тишине и спокойствии изучить фотографии. Там и сям были группки людей, видимо, привлеченные цирком, и уединиться было негде.

Я шла мимо магазина, витрина которого была сверху донизу забита пряжей всех мыслимых и немыслимых оттенков. Остановившись, чтобы рассмотреть древний дуршлаг, из которого торчали вязальные спицы зловещего вида, я услышала:

– Пс-с, Флавия!

Я повернулась. Никого. Ни единого человека в пределах двадцати футов от меня.

– Пс-с! Флавия! – на этот раз более настойчиво.

Я подняла голову вверх. На ветках платана, нависших над тротуаром, сидел и болтал ногами ухмыляющийся Хоб.

– Забирайся сюда, – прошипел он, делая приглашающие жесты.

Я торопливо окинула взглядом улицу, убеждаясь, что на меня никто не обращает внимания, и потом быстро забралась на дерево и устроилась рядом с Хобом.

Дерево оказалось прохладным зеленым оазисом посреди жаркого летнего дня. Легкий освежающий ветерок шевелил листья.

– О, хорошо! Ты забрала снимки, – сказал Хоб, потянувшись к конверту. – Давай посмотрим, как они получились.

Что-то во мне воспротивилось перспективе отдать фотографии, но я осознала, что констебль Оттер, дело Ноттеджа против Джексона и судья Боуэн не оставили мне шанса, если говорить о том, кому принадлежат снимки.

– Конечно, – слишком жизнерадостно сказала я, скрывая расстройство. – Ты первый.

Я протянула ему конверт и нетерпеливо наблюдала, как он медленно открывает его, заглядывает внутрь с таким видом, как будто смотрит в телескоп, потом улыбается мне, сует два пальца в конверт и наполовину достает фотографии.

Хотелось его просто придушить.

И все же в глубине души я помнила, как сама вела себя точно так же в похожих ситуациях. Наигранная загадочность – такой прекрасный способ растянуть удовольствие, превратить миг в целую вечность. И я впервые поняла, что эти краткие секунды радости – не более чем замаскированная печаль.

– Давай взглянем, – сказала я и сделала вид, будто хочу выхватить фотографии, но Хоб с хихиканьем отдернул руку.

– Сначала я, – этими словами он закончил обсуждение.

В этом мире, среди цивилизованных людей, слова «сначала я» побивают все. Подозреваю, они сработают даже в Судный день.

Делая вид, что мне все равно, я смотрела вдаль и нетерпеливо ждала, пока Хоб перебирает фотографии.

Он фыркнул и сказал:

– Испорчены. Все.

– О? Почему? – беззаботно поинтересовалась я.

– Камера дергалась. Они все смазанные.

– Чего ты ожидал от камеры, болтающейся на хвосте воздушного змея? Дай посмотреть.

Утратив всякий интерес, Хоб протянул мне снимки.

– Надо ждать, пока веревка не натянется. И не дергать ее слишком сильно. Я пытался дождаться, пока ветер стабилизируется.

– Насколько я помню, ветер был несильный, – сказала я, перебирая фотографии.

Хоб был прав. Большинство из них были просто мазками света и тени.

Все, за исключением одной.

– Погоди, – сказала я. – Вот эта почти идеальна.

Хоб посмотрел на нее.

– Камера смотрит не в том направлении, – возразил он. – Я пытался сфотографировать реку и цирк.

– Так и получилось, – ответила я, указывая на задний план. – Смотри: вот наша лодка на реке. А это я опустила руку в воду.