В моих глазах – твоя погибель!

Ромашову страстно хотелось выкрикнуть: «Смотри на меня! Не отводи взгляда! Смотри в мои разные глаза! В моих глазах твоя смерть! Твоя погибель! В этих глазах! Смотри, ну!»

И вдруг тень сомнения омрачила его торжество.

А что, если он ошибся?.. Как мог сын Грозы оказаться на Дальнем Востоке?

Нет, ошибки быть не должно.

– Как тебя зовут? – спросил резко.

– Александр Морозов, – ответил Саша.

– Морозов?! – недоумевающе повторил Ромашов.

Неужели он ошибся?! Нет, невозможно! Но почему?..

И тут он догадался. Все объясняется довольно просто. Похоже, Тамара снова сошлась с бывшим мужем. Он же военный моряк… Наверное, его по службе перевели на Дальний Восток. Но где дочь Грозы? Ее взяли с собой? Или она осталась в Горьком?

Ромашов сосредоточился, проникая в мысли растерянного юноши, выворачивая их наизнанку, и через мгновение уже знал, что Тамара по-прежнему находится в Хабаровске, а Морозов давно умер. Женя… ее Морозовы взяли с собой, она тоже на Дальнем Востоке… Ромашов продолжал ввинчиваться в мозг сына Грозы, желая узнать подробности о его сестре, о том, где живут она и Тамара, как легче к ним подобраться. Но только-только начал рисоваться в воображении Ромашова деревянный дом под развесистой черной березой в два ствола, неподалеку от двухэтажного здания, вокруг которого бегали дети в школьной форме, только-только он разглядел две таблички на стене этого деревянного дома… одна была старая, ржавая, с надписью: Семеновская, 112, а рядом – синяя, поновей, хоть уже и облупившаяся: Запарина, 112… – как вдруг чьи-то тонкие пальцы снова скрестились перед мысленным взором Ромашова, заслоняя и эту картину, и Александра, но не исчезли, как прежде, а словно бы налились некоей светящейся плотью, – и Ромашов узнал эти пальцы.

Они когда-то были его наваждением, он обожал их и ненавидел, так же, как косу, которую заплетали и расплетали эти пальцы, так же, как глаза, которые смотрели исподлобья из-под русой волны, падавшей на лоб, так же, как и нежный рот, в уголке которого темнела родинка…

Так вот кто защищал от него Александра!

Его мать.

Лиза!

– Ага, и она здесь! – выдохнул Ромашов хрипло, недоверчиво, с ужасом.

Коридор, который открывался ему в мыслях юноши, стал суживаться. Ромашова словно бы выдавливало оттуда – выдавливало воспоминаниями, которые начали пробуждаться у Александра.

Ну да, мальчишка видел его лицо тогда, в сорок втором году, в Горьком, – сквозь сон видел лицо человека, обуреваемого дикой жаждой убить его…

Нельзя, нельзя было допустить, чтобы Александр вспомнил Ромашова и насторожился!

«Не думай об этом!» – приказал Ромашов и – почти воочию увидел, как воспоминания Александра улетели, словно стайка певчих птиц, вспугнутая черным вороном.

Они безотрывно смотрели в глаза друг другу. И Ромашов всем существом своим ощутил, как насторожился сын Грозы. Да, Александр почувствовал опасность, страшную опасность, но где ему было знать, что только незримое присутствие матери спасало его сейчас, не давало Ромашову дотянуться неодолимой силой мыслительного посыла до его сердца – и заставить его остановиться.

Ромашов мучительно качнул головой, скривил губы в злой усмешке.

Да, как же ловко им всем в СПЕКО отводила глаза Лиза, когда преуменьшала и даже скрывала свои способности! А они были грандиозны. Мало того, что она смогла заставить агентов, преследующих и уже настигших ее и умирающего Грозу, застрелить их, чтобы избавить от мучений; мало того, что смогла спасти от Ромашова детей, отдав их под самоотверженное покровительство Виктора Панкратова и Ольги Зиминой, – она еще и обеспечила детям защиту в самые опасные мгновения жизни!

Интересно, насколько сильна эта защита? Пусть Лиза и сейчас, спустя двадцать лет после смерти, может ослаблять губительное влияние врага на своего сына, но сможет ли она противостоять маленькому кусочку свинца?

Нет. Это ей уж точно не под силу!

Пуля – она материальна. Она не подчиняется ничьей воле – кроме воли спущенного курка, капсюля, воспламенившего порох, газов, которые вынесут ее из ствола… Даже Гроза не смог остановить пулю, которую послал в него Артемьев тогда, в восемнадцатом году, в Сокольниках! Эх, ну почему, почему Артемьев не убил его в тот страшный вечер?! Всё сложилось бы иначе!

Ничего. Лучше поздно, чем никогда. У Ромашова появился шанс всё исправить.

Он отдернул взгляд от глаз Александра и физически ощутил, какое облегчение почувствовал юноша.

Рано радуешься!

Ромашов огляделся, увидел ружье, лежащее в стороне, и потянулся к нему. Вот сейчас…

– Андрей! – раздался в это мгновение испуганный крик. – Андрей, уюн? Жив?

Ромашов вздрогнул, обернулся.

Никифор! До чего же не вовремя он появился! Теперь придется убить всех троих, но успеет ли Ромашов выстрелить достаточно быстро, чтобы уложить двоих – и успеть перезарядить ружье для третьего выстрела?..

А впрочем, с Никифором можно справиться мыслительным приказом и заставить все забыть, хотя бы на время…

– Уюн! – крикнул он громко. – Одёгои эуси исиру, Никифор![49]

Затрещал подлесок, сквозь который продирался нанаец.