В море, на суше и выше...

Мое семейство было замечено и командиром. Он прислал на причал вахтенного и пригласил жену осмотреть эсминец и условия нашей службы и быта. Пока она с маленькой дочерью на руках поднималась на корабль, по каждому борту пробежали мичмана и предупредили матросов о временном запрете на матерную лексику. Жене запомнились крайне испуганные лица матросов, неожиданно появляющиеся в иллюминаторах и проходах. Я показал ей соседскую каюту, моя была совершенно непрезентабельна. Командир лично нас проводил. Такой высокой чести я не ожидал. Спасибо локатору и вере в технический прогресс.

* * *

В Доме Офицеров я трижды пролистал подшивку газеты «Флаг Родины» и только на четвертый раз — обнаружил заметку за своей подписью. В четырехсантиметровом квадратике сообщалось, что хорошо руководит БЧ-3 на боевой службе каплей Врубель, а будет — еще лучше, когда закончит академию, куда его направляют командование и партийная организация. Ни хрена себе — статейка, подумал я, осторожно выдергивая газету из подшивки. Тем не менее, победителей не судят. Пари я, несомненно, выиграл, что и подтвердилось соответствующей расплатой на эсминце между участниками и свидетелями пари. Пили вшестером несколько дней в свободное от отдыха и службы время.

* * *

После похода командира перевели на берег каким-то полномочным руководителем по боевой подготовке. Встретил я его однажды на двенадцатом причале в мрачном состоянии духа. На мой вопрос:

— Не стала ли причиной ухода дурная примета — женщина на корабле?

Он невесело рассмеялся и сказал:

— Я знал, что ухожу и мог себе кое-что позволить. А жене — привет.

Как дорогую реликвию, храню я корешок почтового перевода на сумму один рубль четыре копейки от редакции флотской газеты. Это — мой гонорар за заметку о Михаиле Врубеле. Выполняя наш хитроумный план, он поступил в академию, что косвенно указывает на правильность выбранной стратегии. Помог ли мой военморкоровский труд? Не знаю. Но, уж точно, не повредил.

Официальный визит

В порту Алжир, столице одноименного государства, мне пришлось побывать в качестве пассажира эсминца «К-вый» в середине семидесятых. Любой, другой на моем месте считал бы, что ему повезло, а я до сих пор непроизвольно вздрагиваю, когда слышу название этого города.

Пассажиром я стал из-за необходимости срочно прибыть в Севастополь, распрощавшись со службой на Средиземноморской эскадре. Меня в очередной раз куда-то переназначили, и я, совершенно неожиданно, с получасовым лимитом на сборы был пересажен со штабного крейсера на эту достойную посудину, следующую в главную базу ЧФ. Подселили меня в каюту к командиру одной из боевых частей, который согласился потесниться только в предположении, что через пять-шесть дней походу придет конец. А в море ничего предполагать и уверенно планировать — нельзя.

Заняться мне было нечем. Поэтому, пользуясь редкой возможностью расслабиться, я второй день валялся голышом на ракетной площадке, загорая в группе себе подобных младших офицеров и мичманов, положивших нечто интимное на эту такую-растакую утомительную службу. Все давно устали. Поход эсминца продолжался уже шестой месяц без заходов в порты. Загорающие, находившиеся на площадке, попадали в оптически мертвую зону, не наблюдаясь даже с крыла мостика. В тот день над нами, грубо попирая все международные каноны, раз восемь очень низко прошелся «Фантом» с американского авианосца, маневрировавшего милях в шести по правому борту. Нас даже обдало какой-то горячей гарью из факелов его двигателей.

— Засветить бы в него картофелиной, — пробурчал мичман Крестинский, стыдливо прикрываясь одеждой, — какого хрена ему надо?

— Не иначе, как нашего Бальданова фотографирует, — предположил кто-то, невидимый из-за солнечной засветки.

Старлей Витька Бальданов слыл носителем выдающихся вторичных половых признаков и был мишенью завистливых шуточек.

— Бросьте вы, баламуты, — вяло огрызнулся тот, натягивая, однако, голубые форменные шорты, — к дождю это, или еще к какой-нибудь аномалии. Видите, как низко гад летает, замполит ему в бок?