В море погасли огни

Выпив по бокалу шампанского, мы развеселились: читали стихи, пели песни. Мне стало жарко. Голова немного кружилась. Чтобы охладиться, я прошел в конец комнаты и развалился в кресле. И тут вдруг почувствовал под собой нечто мягкое. «Торт!» — вспомнил я и в ужасе вскочил. Но уже было поздно. Штаны мои пропитались шоколадом, а гордость хозяйки-торт был расплющен и оголен.

Проклиная себя за стремление к дурацким шуткам, я быстро отнес расплющенный торт на старое место, а сам уселся на стул и больше не поднимался, чтобы меня не выдали аккуратно отутюженные флотские брюки. Хорошо, что они и шоколад были темного цвета.

Ты представляешь, как я себя чувствовал, когда был подан чай и хозяйка с торжественным видом пошла за тортом. Я замер, и внутри у меня все дрожало. Но произошло невероятное. Расплющенный торт за прошедшее время выпрямился и вновь стал воздушным. На нем только мало осталось шоколада. Хозяйка была удивлена.

— Смотрите, торт впитал в себя весь шоколад, — огорченно сказала она.

А я-то знал, куда он впитался, и сидел ни жив ни мертв. И чай с тортом пил без всякого энтузиазма.

Когда гости расходились, я пятился в прихожую как рак и быстро накинул на себя плащ. Я боялся, что если хозяйка и мои друзья заметят коричневый отпечаток на моем заду, то они разорвут меня на клочки.

Странное дело, на войне почему-то больше всего запоминается смешное.

В навигацию 1942 года нашим подводникам трудно было проходить через минные поля на коммуникации противника. И все-таки они ходили и топили корабли. Я знал, что не все подводники вернулись назад. Но кто же погиб? Жив ли мой ровесник — командир дивизиона «щук» Володя Егоров?

— Нет, он не вернулся, — ответил Азаров. — Но подробностей я не знаю, поговори с Зониным. Александр Ильич ходил в поход с Грищенко и собирается написать книгу о подводниках. Он уже накопил много материала.

С Зониным у меня были давние хорошие отношения. Мы обычно разговаривали с ним доверительно и откровенно, поэтому я поспешил встретиться с ним.

Александр Ильич на восемь лет был старше меня и в жизни хватил больше лиха, но блокада мало изменила его. Он, как всегда, подтянут, худощав. На опрятном кителе алеют два ордена: боевого Красного Знамени, который он получил за подавление Кронштадтского мятежа, и Красной Звезды — за поход в тыл противника. Расцеловавшись, я спросил:

— Где же ты ютился на Л-3?

— Вместе с механиком в командирском отсеке… одна койка над другой. Нужно сказать, подводные лодки начинены механизмами до чрезмерности. Человеку остаются небольшие пространства, порой щели. Некоторые краснофлотцы на торпедах спали. Но не теснота меня донимала, а духота, нехватка кислорода. Температура поднималась до тридцати градусов. Лежишь мокрый, дышать нечем, и сон не идет. Видно, сердце начало сдавать, вижу, ноги отекают. Я про это — никому, а про себя думаю: «Не раскиснуть бы, не оказаться банкротом». Ведь нашему брату важно сойтись с людьми, понять их, вызвать на откровенность. А у меня сил нет из отсека в отсек ходить. Какая то вялость охватывала, словно был ватой начинен. Как только всплывали, я, конечно, с командиром — наверх. Посмотрю на огромное небо, глотну свежести морской и сразу бодрость обретаю. Спускаюсь вниз, чтобы с матросами и старшинами пообщаться, а говорить не с кем. Один на вахте занят, другой спит в провентилированном отсеке. Прямо страх охватывал, что ничего интересного про экипаж не смогу написать…

— А минных полей не боялся? Ты ведь знал, сколько их на вашем пути.

— Знал. И врать не буду. Как только входили в минное поле — невольно начинало стучать сердце и дыхание учащалось. Прислушивались к каждому шороху и ждали: вот-вот грохнет. Я даже сон однажды увидел. Идем мы на большой глубине, а над нами мины колышутся. И впереди дно ими устлано. Нигде ни прохода, ни лазейки. Проснулся, а у меня сердце колотится и во рту пересохло… На отсутствие переживаний не жалуюсь, за тридцать два дня автономного плавания их было предостаточно. Мы ведь не зря в тыл противника пробрались. Наши торпеды потопили гитлеровский миноносец, танкер и три нагруженных транспорта. Кроме того, на минах, которые мы поставили на фарватере, подорвались, как стало известно, еще два корабля.

— Александр Ильич, а ты бы не смог подробней рассказать о том, что происходило на Балтийском море в мое отсутствие, — попросил я. — Ну хотя бы… что знаешь о подводниках. Я ведь с первых дней войны был связан с ними. Судьба многих интересует, особенно таких, как Дьяков, Володя Егоров.