В Москве-матушке при царе-батюшке. Очерки бытовой жизни москвичей

Пасха проходила весело, в радости ко всему живому. В пасхальные дни не принято было ходить на кладбища.

После Пасхальной недели наступал Фомин понедельник — день, который москвичи ожидали с некоторым корыстным интересом. Почему? По простой общеизвестной, ныне вовсе забытой причине-правилу: в русской купеческой среде издавна повелось, что дни Пасхи были рубежом старого и нового коммерческих годов. Приводились в порядок годовые счета, исчислялся доход. Удачливые московские купцы вскладчину выкупали должников из Временной тюрьмы «Ямы», что была у Иверских ворот (к примеру, в 1849 году таких счастливчиков оказалось 52 человека). В различные небогатые городские учреждения безвозмездно и бескорыстно вносились немалые денежные средства.

На Фоминой неделе шла торговля по сниженным ценам: добротный товар продавался дешево. Среди купцов считалось, что почин хорошей торговли определял удачу на весь год, говорилось, что «не должно упускать первого покупщика, хотя бы продать и без барыша».

Но Фомина неделя вместе с магазинными радостями несла и некоторую грусть. Так как именно она, а не светлая Пасха, предназначалась для поминания усопших родственниками. Считалось, что на Фоминой неделе покойники ждали родных и радовались христосованию с ними. Радонице на кладбищах можно было увидеть и слезы, и радостные лица, услышать слова, обращенные к усопшим. Ничего удивительного в том не было: на земле продолжалась жизнь, а покой и умиротворение оставались в вечности.

С понедельника или со вторника этой недели православные с любовью посещали могилы родных и близких людей. Здесь оставлялась пища и питье нищим и птицам для поминовения покойников…

Считалось, что они радовались тем встречам вместе с живыми.

Потому и неделю в народе называли еще Радоницею, или «Навьевой неделей» (слово «навье» в русском говоре означало «покойник»).

Замечательные стихи на Радоницу написал поэт Л. И. Пальмин:

Пасхальный пир прошел, как светлый сон.
Свой праздник мы с живыми совершили.
Замолк церквей веселый, громкий звон;
Теперь пойдем отдать поклон могиле
Усопшему сказать «Христос воскрес!»
По старому обычаю святому,
Ему вещав святой глагол небес.
Усопший брат — ведь все же брат живому,
Пускай его могила заросла.
Но зарастет ведь точно так и наша.
Житейская им выпита была
Пока у нас недопитая чаша.
Христос воскрес! Почившие друзья,
А также те, что были нам врагами,
Но в мир иной из мира бытия
Ушли и здесь уснули под крестами…
Христос воскрес! Да смолкнут мысли зла
Средь суеты без дум и без рассудка,
Ведь и вражда меж нами-то была
Не глупая ль одна лишь только шутка,
Нелепый бред и детская игра?
Христос воскрес! Мой бедный брат уснувший!
Пусть Божий луч прощенья и добра
Теперь блеснет над злобою минувшей!
И мы уснем ведь так же, как и вы,
Средь мирных недр праматери природы.
И, как теперь, над зеленью травы
Блеснут весной над нами небосводы,
И наша вся безумная вражда,
И шумный трест упреков и проклятий
Тут под крестом умолкнут без следа
В сырой земле, меж примиренных братий…
И так в тиши, у ветхого креста,
Друзьям, врагам, почившим в мире здешнем,
Передадим святой глагол Христа
В сиянии и радостном, и вешнем.
Христос воскрес! Почившие друзья!
С врагами тут сошлися вы без злости.
Христос воскрес! Мы все — одна семья.
И вы, и мы — такие ж в мире гости…

Для посещений кладбищ в русском календаре отводились еще и другие дни.

За обрядами, посиделками приходили повседневные запланированные и не расписанные заранее заботы обывателей. Эмоциональный всплеск стушевывался, затихал. Наступали так называемые табельные (рабочие) дни. Газеты отражали уже новые бытовые сюжеты и события в стране.