В Мраморном дворце

Государь изволил сказать мне, что нынешние совершенно новые обстоятельства требуют новых государственных деятелей, что, вследствие этого состоялись по высшему управлению новые назначения и что его величество желает, чтобы Вы облегчили ему распоряжения, выразив готовность Вашу оставить управление Флотом и Морским ведомством и председательствование в Государственном Совете. Государь находит весьма благородной и достойной уважения мысль, что великие князья должны служить всю жизнь, полагает, что великие князья не могут проситься в отставку, но, конечно, вправе выражать желание оставить ту или другую должность. Звание генерал-адмирала, как пожизненное, генерал-адъютанта, члена Совета, Председателя комитета о раненых и вообще все почетное должно оставаться. По получении ответа Вашего высочества на это письмо, Государь сам будет писать Вам. Его величеству весьма не хотелось бы произвести тяжелое впечатление, не сказав в указе: “согласно желанию”. Сверх того. Государь желал бы, чтобы Вы отдохнули, успокоились, чтоб обстоятельства изменились и чтобы Ваше высочество, вполне располагая своим временем, не считали себя обязанным торопиться приездом в Петербург.

Смею надеяться, что Ваше императорское высочество поймете чувства покорности и скорби, с которыми я исполняю данное мне повеление”.

Мой дед немедленно ответил (28 мая):

“Любезнейший Александр Васильевич!

Письмо твое от 24 мая, в котором ты мне передаешь твой разговор накануне с Государем, я получил через моего адъютанта Гуляева сегодня утром. Всем происходившим, начиная с несчастного 1 марта, я уже был подготовлен к этой развязке и успел вполне к ней приготовиться. Если его величество находит, что ввиду теперешних новых обстоятельств нужны и новые государственные деятели, то я вполне преклоняюсь перед его волей, нисколько не намерен ей препятствовать и поэтому желаю и прошу его ни в чем не стесняться в распоряжениях его об увольнении меня от каких ему угодно должностей.

Занимал я их по избранию и доверию покойных двух незабвенных Государей: моего отца и моего брата. Морским ведомством я управлял 29 лет, в Государственном Совете председательствовал 16 с половиной лет. Крестьянское дело вел 20 лет, с самого дня объявления Манифеста. Если ввиду теперешних новых обстоятельств эта долговременная, 37-летняя служба, в которой я, по совести, кое-какую пользу принес, оказывается ныне более ненужной, то, повторяю, прошу его величество ничем не стесняться и уволить меня от тех должностей, какие ему угодно. И вдали от деятельной службы и от столицы в моей груди, пока я жив, будет продолжать биться то же сердце, горячо преданное Матушке-России, ее Государю и ее Флоту, с которым я сроднился и сросся в течение 50 лет. Моя политическая жизнь этим кончается, но я уношу с собою спокойное сознание свято исполненного долга, хотя с сожалением, что не успел принести всей той пользы, которую надеялся и желал”.

А.В. Головнин, положение которого в этих своеобразных переговорах державного племянника с не соответствующим духу времени дядей было, конечно, не из легких, – вскоре за этим, 7 июня, пишет снова в Орианду:

“Настоящее письмо пишу для отправления Вашему высочеству с Милютиным в дополнение к посланному сегодня по почте о поездке моей вчера в Петергоф. Государь приказал мне прочесть Ваше ответное мне письмо и потом мое письмо, и, по-видимому, остался доволен, сказал, что понижает, что все это должно быть Вам неприятно, но надеется, что обстоятельства изменятся, Ваше раздражение успокоится и Вы будете полезны на разных должностях, а что вследствие Вашего письма можно будет сказать: “согласно желанию”. Я доложил, что в моем письме сказано, что Государь сам изволит писать Вашему высочеству, что я не знал, как его величество полагает писать: письмом или рескриптом и что, поэтому, я привез материалы для последнего, а именно копии с рескриптов покойного государя и описание приема Государственного Совета покойным государем, когда его величество назвал ваше высочество своим главным помощником по крестьянскому делу. Государь сказал, что напишет Вам теперь сам и оставил у себя Ваше письмо, копию моего письма и материалы и спросил, нужно ли возвращать мне эти материалы. Я, конечно, отвечал отрицательно, но прибавил, что осмеливаюсь faire une indiscre′tion [быть откровенным], – что мне известно давнишнее желание Ваше получить в 50-летний юбилей генерал-адмиральства для ношения в петлице портрет великого деда его величества, того Государя, который пожаловал Вам звание генерал-адмирала. Государь как-то оживился и спросил, и прежде ли Вы имели это желание, на что я отвечал утвердительно.