В Мраморном дворце

Затем я сказал, что Вашему высочеству неясно выражение в моем письме “не торопиться возвращением” – и что Вы изволите спрашивать: означает ли это свободу на зиму, или намек на то, чтобы не приезжать к юбилею. Государь отвечал, что не может мешать Вашему возвращению, но полагает, что Вам самим это было бы в настоящее время неприятно. Тем аудиенция кончилась… К этому я осмелюсь от себя прибавить, что, по собственному опыту, знаю, как тяжело министру на первых порах после оставления должности находиться в Петербурге и близко видеть, как ломается все, что он сделал, критикуется то, что сделано, что время успокаивает и дает равнодушие. Поэтому лучше приобрести несколько равнодушия и тогда приехать. Если бы я мог вернуть прошедшее, то поступил бы таким образом и сохранил бы тем самым много здоровья и спокойствия. Мне кажется, что Милютин хорошо делает, что не хочет теперь же возвращаться”.

Переписка продолжалась. А.В. Головнин держит моего деда в курсе своих докладов государю и посылает ему копию своей записки и приложения к ней, посланных императору Александру III 29 июня 1881 г.:

“Великий князь генерал-адмирал в письме статс-секретарю Головнину из Орианды от 20–22 июня 1881 г., которое Головнин получил в Москве 26 июня, выражает желание быть поскорее уволенным и находит ожидание и неизвестность мучительными. Он говорит: “Особенно не желал бы я теперь, чтобы мое увольнение приурочили к моему юбилею. Не томите меня, ради Бога, долгим бесполезным ожиданием, а решайте дело скорее”.

Далее дед писал:

“Для того, чтобы мне жить в покое, необходимо, чтоб было как-нибудь и где-нибудь выражено, что я имею право жить, где мне угодно, как в России, так и за границей. Ты ведь знаешь, что у меня денег очень немного и что и при обыкновенной жизни мы едва сводили концы с концами. Теперь же приходится мне очень жутко. Чтоб иметь достаточные средства, необходимо мне иметь возможность упразднить в Петербурге большую часть двора, прислуги и конюшни, а для этого и необходимо получить право жить мне где угодно. Все лето и всю осень, разумеется, я намерен остаться в Орианде, но где жить зиму? That is the question. [Вот в чем вопрос.] Полагаю остановиться на выборе Ниццы. Об этом мы долго говорили с Ив. Шестаковым, который, кажется, лет 9 там прожил и говорит, что там можно жить и дешево, и скромно, но в то же время и приятно”.

Головнин, как выше сказано, не скрыл перед генерал-адмиралом своей нескромности, а именно, что проговорился о желании деда получить к юбилею портрет государя Николая Павловича. На это дед пишет: “Я желал бы получить портрет двойной: батюшки и брата, потому что при одном я получил звание генерал-адмирала, а при другом его исполнял 26 лет. А ты говорил государю только про портрет его деда. Нет, – не одного деда, но непременно и отца. Tirеz moi cеla au clair [просветите же меня]”.

13 июля 1881 г. был, наконец, опубликован следующий именной высочайший указ государственному Совету:

“Снисходя к просьбе его императорского высочества государя великого князя Константина Николаевича, всемилостивейше увольняем его высочество от должностей Председателя государственного Совета, председательствующего в Главном комитете об устройстве сельского состояния и председателя Особого Присутствия о воинской повинности, с оставлением в званиях генерал-адмирала и генерал-адъютанта, а также в прочих должностях и званиях”.

В тот же день был опубликован высочайший рескрипт, отмечающий все заслуги моего деда, причем на подлиннике собственною императора Александра III рукою было написано: “Искренне любящий Вас Александр”.

Опубликование высочайшего указа и рескрипта и затем сердечное празднование в Кронштадте и Ялте 50-летнего юбилея деда в звании генерал-адмирала вызвали повсеместный отклик в печати. В “Санкт-Петербургских ведомостях”, в передовой статье в самый день юбилея, 22 августа, между прочим, было сказано:

“Многочисленны были преобразования и улучшения, совершенные в морском ведомстве по личному почину великого князя. Начинания его были совершенно самобытны, серьезное направление мысли, жажда знания и блестящие дарования, в силу которых его высочество не ограничивался поверхностным знакомством с вверенным ему делом, но каждою специальностью, входящею в состав этого сложного дела, овладевал в совершенстве, – вот что обусловливало самостоятельность его убеждений и энергию в их осуществлении”.