В начале было кофе. Лингвомифы, речевые «ошибки» и другие поводы поломать копья в спорах о русском языке

– впечатление (от фр. impression, где im – «в», pression – «печатанье»)[33];

– трогательный (от фр. touchant – «трогательный», которое, в свою очередь, образовано от глагола toucher – «трогать, касаться»)[34];

– насекомое (от фр. insecte из лат. insectum, первонач. – «насеченное, с насечками [животное]»)[35];

– дневник (от фр. journal – «поденный», «ежедневный», от jour – «день»)[36];

– утонченный (от фр. raffine — «очищенный, утонченный»)[37];

– бросить в лицо (в значении «прямо и смело высказать что-то неприятное» – от фр. jeter a la face)[38];

– гадать на кофейной гуще (от фр. lire dans le marc de cafe)[39];

– сказать сквозь зубы (от фр. parler entre ses dents)[40];

– это делает честь кому-то (от фр. cela fait honneur a qn)[41];

– рыцарь без страха и упрека (от фр. chevalier sans peur et sans reproche)[42];

– называть вещи своими именами (от фр. appeler les choses par leurs noms)[43];

– быть не в своей тарелке (от фр. n’etre pas dans son assiette)[44]. Любопытно, что это выражение возникло из-за неправильного перевода слова assiette, которое значило не только «тарелка», но и «посадка, положение тела при верховой езде» – поэтому французская фраза переводится как «быть не в своем (обычном) положении», то есть «потерять равновесие, устойчивость».

Особенно претило Шишкову слово «вкус» в значении «чувство прекрасного» («у него хороший вкус», «музыкальный вкус», «одеваться со вкусом») – тоже калька с французского gout[45]. В «Рассуждении о старом и новом российском слоге», самом известном своем труде, Шишков посвятил слову «вкус» несколько страниц, потому что «каким образом можно себе представить, чтоб вкус, то есть чувство языка или рта нашего, пребывало в музыке, или в платье, или в какой иной вещи?»[46]

Похоже на современные выпады против необычного использования слова «вкусный» («вкусный текст», «вкусная история»), не так ли? Признаюсь, что я и сама была к ним причастна – но осознав родство душ с Шишковым, поумерила прескриптивистский пыл. В конце концов, говорим же мы о ребенке, что он сладкий; о занудном человеке, что он душный; о решении, что оно свежее… Вот и «вкусный текст» – такая же, в сущности, метафоризация.

По сравнению с нынешней волной англицизмов, галломания XVIII – начала XIX веков кажется настоящей катастрофой. Именно на французском дворяне рассуждали о политике и объяснялись в любви: русский язык казался для таких разговоров слишком грубым, к тому же не обладающим необходимой лексикой. Не писали по-русски и научные сочинения: основным языком науки была латынь, также выходили работы на французском и на немецком. Происходило это по двум причинам: во-первых, сочинения на иностранном языке были доступны для чтения зарубежным коллегам, а во-вторых, в русском языке долгое время просто не было нужной научной терминологии.