В начале жатвы

Макару снился сон. Приятный. Без людей, вообще без никого. А хотелось, чтобы кто-то неожиданно очутился возле него. Кто? Он знал, кого ждет, хорошо знал, но долго не мог вспомнить. В конце концов он все же вспомнил: Катю, Катерину Наволокову. Катя, Катя! Склонись над ним, скажи что-нибудь. Посочувствуй ему, пусть он ощутит твою заботу и ласку. Спой ему песню — ту, что пела в поле. Это так важно сейчас... Макар горевал.

А Упырь, злясь, что Макар не отзывается, вернулся в избу, поставил двустволку в угол, почесался и вспомнил о жене. С ногами, от которых несло потом и навозом, забрался к ней в постель. Полежал, поскреб ногтями грудь, толкнул жену в бок.

— Ты чего? — спросила она.

— Женить Макара надо, — вздохнул Упырь. — Говорил со старостой —тот согласен. Богатое приданое дает.

Ее всю передернуло.

— На Балаболке?

— Ага.

Жена сидела, не зная, что ответить. Наконец сказала:

— И на кой черт я пошла за тебя! На что польстилась, дура... Эх ты, отец! На Балаболке! Засмеют люди!

Упырь опять вздохнул, и она поняла, что ему тяжело, что он тоже жалеет о своем решении, но отступиться от него не отступится.

3

Макар менялся на глазах. Посвежел, лицо покрылось румянцем, в глазах появился живой огонек. Упырь из себя выходил, видя, что происходит с сыном. Он ни о чем не догадывался, и это его бесило.

— Что у нас сегодня — суббота? — спросил в обед как бы невзначай. — Вечером возьмешь палку и отправишься на Качаево болото, мг-гм! У дороги в поле подождешь. Как стемнеет, подъедут две телеги. Запомни, сперва с них деньги получишь, а потом уж пили. Уговорился с ними на десять бревен... Попадешься — помни: я тут ни при чем. Даже если в тюрьму поволокут. Скажешь, что тайком от отца делал.

И злорадно хмыкнул, заметив, как побледнел сын.

Вечером!.. Сегодня ночью Катя Наволокова будет ждать его в деревне. Идти к Качаеву болоту было бессмысленно. Но чем ближе к вечеру, тем все больше одолевал Макара страх. Наконец стало смеркаться. Он взял палку и пошел. Всю дорогу его грызла жалость к самому себе. Подойдя к Качаеву болоту, он присел под сосной у дороги и задумался. Чувство непонятной тоски подступало к нему со всех сторон. Какой-то необычной тоски, не такой, как прежде. Он слышал ее в стонах болота, в шуме леса. И тогда, осмелев, он поднялся, вышел на дорогу и решительным шагом направился к деревне. Лес, а с ним и гнетущая тоска остались позади. Постепенно гасло и чувство страха перед отцом. В мыслях он был рядом с Катериной Наволоковой... К деревне он добрался уже за полночь. Девушки все еще пели на улице.

Катю Наволокову он увидел сразу в толпе гуляющих. Они подошли друг к другу, отделились от остальных.

— Пойдем отсюда, — предложил он.

Она послушно пошла. За дворами, в стороне от веселого шума, сели на бревно. Какое-то время молчали. Потом он взял ее за руку. И вдруг — Макар даже не был подготовлен к этому — плечи его вздрогнули и он... заплакал. Это было против его желания, но сдержать себя он уже не мог, хотя и понимал, как это противно. Он понимал, что еще миг — и Катя бросит его, убежит, и все равно ничего не мог с собой сделать. Никогда он не думал, что сможет так расплакаться. С лесными ворами знался без малейшего страха, в тюрьме готов был сгнить, но не выдал бы своего ненасытного отца, а тут — на тебе!

Он не поверил самому себе: вдруг ее руки обхватили его за шею, а губы вымолвили желанные слова:

— Ну чего ты боишься? — сказала она, и глаза ее заблестели. — Не надо. Я ведь понимаю тебя. Как ты его терпишь? Нельзя с ним жить. У него ведь ни души, ни сердца. Все сгорело дотла, все будто окаменело — и осталось одно: как бы досадить кому, доконать, чтобы тот света не взвидел. Зло выводит его из себя, но добро — еще пуще. Он видеть не может человеческих радостей, все в нем тогда переворачивается. И глаз звереет, и лицо кривым становится, и нос наливается кровью. А голос хрипит, захлебывается... От него же все бегут, всем осточертели его бесконечные придирки. Как огня бойся его. Плюнь на все и беги. Это же страшилище, а не человек. Батрачки ведь только за большую плату соглашаются у него работать. И он платит.

Она говорила, а он все плакал, не зная, что с собой поделать, хотя гнетущая тоска, которую ощутил у Качаева болота, с каждым мгновением отступала от него.

Потом, счастливый, он сжал ее в объятиях — впервые в жизни, и чем крепче сжимал, тем яснее видел ужас своего лесного одиночества.

— Пойдем к пану, — сказал он вдруг, поднимаясь. — Кинемся ему в ноги, выпросим разрешение жениться. Люди говорят, что он добрый, что охотно женит бедных. Послезавтра, с утра. Я выеду в поле и оставлю там коня — с телегой, с упряжью. Вместе пойдем. Согласна?

— Хорошо, — чуть слышно ответила Катя Наволокова.