В начале жатвы

Вот в один из таких вечеров Ганна и достала те самые лодочки и фабричное платье, которые хранились в специальном сундуке и которые они с матерью всегда считали большой ценностью. При свете настольной лампы переоделась, торопливо переплела косы и закружилась перед зеркалом, осматривая себя. Лодочки были великоваты, к тому же без привычки неудобно чувствовала себя на высоких каблуках. Но это ничего — не так уж и заметно. А вот платье! Оно было настолько не по росту, велико, что рукава чуть ли не закрывали пальцы. Ганна сколола платье в талии булавкой, подвернула рукава. Еще раз осмотрела себя в зеркало — получилось вроде неплохо — и вышла после этого во двор.

По-прежнему пламенел запад, где-то в деревне пели девчата, издали доносились звуки гармони. Ганна вздохнула и направилась туда, в центр деревни. Даже в темноте ей было стыдно, если встречала кого-нибудь. Это же она в новом платье! Это же она в лодочках!

К тому времени, когда дошла она до гульбища, колхозный клуб был уже открыт, под потолком ярко светилась большая лампа, играла гармонь, и пары танцевали. Ганна не спеша пробралась в угол и остановилась, внимательно разглядывая всех.

Боже ты мой, какое платье на Регине Маевской! Креп-жоржетовое, в зеленые с черным цветочки, а на ногах туфли самое малое за триста рублей. Копна светлых волос волнами ниспадала и рассыпалась по плечам. Высокая, стройная, с бледноватым лицом, она была красивее всех здесь, на вечеринке.

А с ней танцевал Митька Точила — парень веселый, статный, полнолицый, в форменной одежде. На его шапке вспыхивает белая кокарда — как у рулевого того самого катера, который аккуратно через день пробегает по Днепру. На поворотах Митька так стучит начищенными ботинками, что невольно представляется, какой это сильный и отважный человек. Живет он хорошо, потому что к огороду и саду, которые имеет в колхозе мать, к кабанам, что откармливаются во дворе, каждый месяц приносит получку. Пропить ему пятьдесят или сто рублей совсем ничего не значит, и он часто бывает вот таким, как теперь, — навеселе. Ганна знает, что многие девчата мечтают о Митьке, а Регина и ее мать так не стесняясь обрабатывают его, но пока безуспешно. Несколько дней назад Митька уволился с катера, и теперь Регина на зависть многим каждый день прохаживается с ним по улице. Говорят, что Митька подыскал уже другую выгодную работу в городе. Когда Регина разговаривает с Митькой, она чуть ли не плачет — так он ей нравится. Но девушка с расчетом, ведет себя осторожно — если и прохаживается, то днем, на виду у всех, а вечером всегда завернет к своему двору, где будто случайно уже сидит на лавочке ее мать. Митька из-за этого злится, недоволен. Он, гляди, и каблуками стучит от злости. Но вдруг Митька веселеет, лицо его расплывается в улыбке, он поворачивается к Регине и говорит:

— Смотри, — и кивает головой в дальний угол.

А там стоит Ганна в фабричном платье и лодочках. Косы у нее выцветшие, тонкие, лицо почерневшее, худое, а рот чуть не до ушей. Урод, а не девка.

Регина усмехнулась, взглянула на Митьку и прищурилась.

А Митька снова свое:

— Да взгляни лучше. Посмотри на руку!

А на руке от кисти и чуть не до самого локтя жирное черное пятно — это когда она кружилась перед зеркалом с закатанными рукавами, то нечаянно задела в припечье кочергу и вымазалась в саже. Где ей заметить это, если все ее внимание — весь слух и зрение — занято вечеринкой, так что даже глаза вспыхивают, а рот сам собою открывается.

— Пхи! — пропищала Регина.

— Хо! — сказал Митька Точила. — А рот! Ну настоящее страшилище. Недаром у них на огороде ни одного воробья не увидишь — боятся. — И Митька попробовал прижать к себе Регину, но та вовремя успела отступить от него.

Между тем Ганна стояла и завидовала Регине. Вот закончился вальс, Регина вытерла платочкам лицо и начала тянуть Митьку к выходу — проветриться. Но Митька почему-то заупрямился, остановился, повернулся к парням и затеял с ними разговор. Регина постояла-постояла да и пошла одна к выходу. Тогда Митька огляделся вокруг и начал пробираться в угол, обходя группки парней и девушек.

«К кому же это он? — невольно подумалось Ганне. — Ой, неужели ко мне?»

Митька шел и поглядывал на нее, и Ганна, не веря, отвернулась. Вдруг легкое, как ветерок, прикосновение его руки к плечу.

— Добрый вечер, Ганнуся, — сказал он.

— Добрый вечер, — ответила Ганна, и глаза ее вспыхнули радостью.

Митька недовольно осмотрел девчат, стоявших рядом, недовольно сказал «хо!» и, взяв Ганну за локоть, прошептал:

— У тебя, Ганнуся, вся рука в саже. Эти вертихвостки, — и он еще раз недовольно взглянул на девчат, — черта с два скажут.

Сочувствием, умилением светились его глаза, когда она, покрасневшая, незаметно от других стирала с руки сажу и благодарно смотрела на него.

Заиграли краковяк, и Митькины глаза вспыхнули.

— Танцевать умеешь? — спросил он.

— Умею, — ответила Ганна.

— Пойдем станцуем!