В небе над поездом парили медузы

– Сок, – попросила Ирэн, грустно смотря на свой остывший обед. Маринованная медуза все так же лежала посередине, но девушка к ней так и не притронулась. Чувствовала, что еще рано. – Со вкусом разбитого сердца.

Брам Квал медленно кивнула и обратилась к остальным, но Ирэн не слушала их ответы. Ее не покидало чувство, что она упускала что-то важное.

Мужчина с ребенком в купе. Женщина с разбитым сердцем на перроне. Ощущалась пустота и незаконченность. Поэтому Ирэн поднялась на ноги, снова вышла в коридор, где столкнулась с проводницей. Та молча протянула ей стакан и широко улыбнулась, изображая приветливость. Девушка кивнула и залпом осушила предложенный напиток. Жидкость раскаленным железом растеклась по желудку, оставив боль в сердце, которое сиротливо сжалось.

Ирэн сделала шаг, выходя в тамбур. Здесь витали запахи прошедших лет, с ароматом вишни и ананаса, легкий дым впитывался в волосы, но почти сразу растворялся в них.

Девушка потянула носом, запоминая мгновения, которые забудет очень быстро. Ей чудилось, будто она уже парила в облаках, которые вместо поезда покачивали ее, окутывали, грея в пушистых объятиях.

Она открыла глаза и дернула ручку двери туалета. Замерла, удивленно смотря на широкие ступени, которые вели наверх. У поезда снаружи не было второго этажа, но может она просто не видела этого? Может она не обратила внимания, когда солнце прожигало насквозь ее хрупкие кости?

Оглянувшись, Ирэн не увидела никого, кто бы ее остановил, и сделала первый шаг, хватаясь за перила, которые легонько задрожали. Переставляя ноги, она чувствовала, как тяжесть лет касалась плеч, словно вековая усталость обнимала сзади.

Дойдя до самого верха, Ирэн оказалась в коридоре, который с обеих сторон был украшен окнами различных видов. В самом конце она увидела широкие двери и одинокую фигуру.

Помедлив лишь мгновение, чтобы сделать шаг, Ирэн посмотрела на свои ладони. Они не казались ей детскими, не были и старыми. Но дергались, неуверенно пытаясь сжаться в кулаки.

Заведя руки за спину, Ирэн двинулась вперед.

Вдова на балконе

– Я потеряла мужа с десяток лет назад, – произнесла статная женщина. За широкими дверями оказался балкон, который возвышался над поездом, не подчиняясь физике и скорости состава. – Хорошим человеком был, да только глупым. Считал, что весь мир – это гадальный шар, который покрасили в яркие цвета, а бог – сидит и крутит этот шар. Где ладонями проведет, там солнце светит, а та часть, что без касания – дождем омывается, ночью еще зовется.

Ирэн застыла на пороге, смотря в прямую спину. Женщина в черном, платье в пол, светлые волосы, собранные в высокую прическу, тонкая шея усыпана жемчугом и сеточкой морщин. Возраст ничего не значил, когда душа жила и горела, когда тело не собиралось стареть и умирать.

– Я смеялась, но не спорила. Это же дивно – слышать ересь такую.

Девушка не ответила, но подошла ближе и встала рядом. Ей вдруг стало так уютно подле женщины, которая ясным взглядом провожала горизонт.

– Он хмурился, все ворчал, говорил: «Октавия, послушай, я серьезно!» – а я смеялась. Забавным был, добрым, но глупым, – повторила женщина и посмотрела на Ирэн, задерживая дыхание и внимая каждому слову. – Сад красивый разбила. Газон дивный был, а деревья-то какие. Сына родила ему, крепкого, хорошего. Верила я, наивная, что ему больше повезет.

Ирэн не смела говорить, мешать потоку сознания. Чувствовала, что нечто важное слушала, но боялась все испортить. Обняла себя руками и вздохнула, ощущая острую необходимость быть рядом с женщиной, этой прекрасной вдовой, которая так охотно рассказывала о себе. Зачем она это делала, для чего, почему говорила ей? Может Ирэн повезло стать свидетелем откровения? А может не было ничего удивительного, и Октавия искала лишь свободные уши, любые, без привязки к человеку.

– Не повезло. Остался один, – женщина вздохнула, опуская ладони на широкие, каменные перила, больше похожие на те, что бывали возле реки. – Говорила ему не бежать за первой же девчонкой, а он, дурень, влюбился. Говорил мне: «Маменька, погляди, она же диво какая красивая, какая умная!»

Поднялся ветер, поезд ускорился, но на балконе не ощущалось этого, лишь легкий свист, да пыль в стороне, которая не долетала до двух замерзших женщин, глядящих поверх стального червя.

– Я и дала добро, любил ведь. А она дурной была, ветреной, – Октавия вздохнула тяжело, опустила голову ниже и посмотрела на свои руки. В глазах ее, синих, как вечернее море, сверкнули искорки, как две медузы, они пронеслись и исчезли в темных волнах. – Только и хорошо, что ребенка родила, хорошего, любимого нами. Сын мой с ума сошел от счастья, всегда мечтал отцом быть. Вот и носился с ней с рождения, а жена-то и рада была.