В неладах

— Поищи, поищи. Только этого мн и надо. Но гд теб! Ты и для этого не оторвешься отъ своей возлюбленной лавки. Корысть тебя зала. Лавка теб дороже жены. Чтобы приказчики рубль и два въ день у тебя не стащили, ты пренебрегъ женой. Зачмъ, зачмъ ты по воскресеньямъ торгуешь, когда очень многіе изъ твоихъ сосдей не торгуютъ? Зачмъ? А еще полированнымъ купцомъ считаешься! Говоришь о современности! Срый ты, невжественный человкъ.

— Коммерціи совтники въ рынк по праздникамъ торгуютъ.

— Тоже срые, если не хотятъ дать отдыха своимъ служащимъ. Вдь и коммерціи совтникъ можетъ быть сре сраго! Но я знаю, на кого ты намекаешь. У этого коммерціи совтника только приказчики по праздникамъ торгуютъ, онъ вритъ имъ или смотритъ сквозь пальцы на какіе-нибудь недочеты, а самъ дома сидитъ съ женой, съ дтьми.

— Да вдь я въ праздники по вечерамъ дома, — попробовалъ оправдаться Потроховъ.

— Молчи! Сквалыжникъ, грошовникъ! — закричала жена, схватила со столика флаконъ съ одеколономъ и кинула въ мужа.

Тотъ увернулся и вспыхнулъ.

— Маменька, да что-же это такое? — обратился онъ къ тещ.

Добродушная, безбровая съ широкимъ лицомъ теща только тяжело вздохнула и развела руками.

— И ума не приложу. Мы со старикомъ тридцать лтъ прожили и промежъ насъ ничего таковскаго не было, — проговорила она.

— Не было, не было, — подхватила Аграфена Степановна. — Я помню, что не было, такъ разв такъ жили? Папенька къ часу каждый день приходилъ изъ лавки домой, обдалъ, а потомъ спалъ у себя въ кабинет. По вечерамъ бывали мы иногда и въ театр…

— Да что теб въ сн-то моемъ! — закричалъ Потроховъ.

— Теперь ничего, ничего мн отъ тебя не надо. Довольно. Ни о чемъ я больше не буду просить. Но если-бы ты удлялъ мн хоть время для обда, то ничего этого-бы не вышло. А теперь я потеряла терпніе и не могу больше, не могу!

Аграфена Степановна закрыла лицо руками и опять заплакала.

— Да и сонъ посл обда… — прибавила для нея мать. — Хоть и спитъ, но все-таки дома. Все-таки это для жены веселе. Все-таки она не въ одиночеств. Хоть и храпитъ мужъ, а все-таки чувствуешь, что живой человкъ около тебя…

— Да конечно-же… — пробормотала дочь.

И опять послышались рыданія.

II

Было девять часовъ вечера. Горничная Потроховыхъ доложила хозяевамъ, что ужинъ поданъ, но Аграфена Степановна въ столовую не пошла. Николай Емельяновичъ звалъ ее, но она сидла, отвернувшись отъ него, кусала съ досады носовой платокъ и молчала. Онъ попробовалъ перевести ее въ столовую ласками и шуточками.

— Полно, голубушка, полно плакать-то о пустякахъ. Только даромъ глазки портишь. Пойдемъ, съдимъ чего-нибудь по кусочку, а потомъ чайкомъ запьемъ. Я теб твоихъ любимыхъ заварныхъ бараночекъ принесъ, — проговорилъ онъ, стараясь быть какъ можно нжне, обнялъ жену и старался поднять ее съ дивана, но она оттолкнула его и замахнулась, сдлавъ злобную гримасу.

Мужъ и самъ озлился.

— А, такъ ты такъ-то? Все еще уходиться не можешь? Я къ теб всей душой, а ты мн кулакъ? Ну, ладно!.. — проговорилъ онъ. — Маменька, пойдемте ужинать, — обратился онъ къ тещ.

— Не могу я, Николай Емельянычъ. Мн кусокъ-то въ горло не пойдетъ. Я сама не въ себ. Эдакіе нелады у васъ, эдакіе нелады. Вдь она мн дочь. Нешто это матери пріятно!

— Она, маменька, съ жиру бсится, отъ хорошей жизни на стну лзетъ, — перемнилъ тонъ мужъ. — На атласныхъ диванахъ сидимъ, атласными одялами одваемся, въ шелкахъ щеголяемъ, по орху брилліанты въ серьгахъ носимъ, такъ какъ тутъ не заблажить, какъ тутъ мужу вмсто поцлуя кулакъ не показать за вс его заботы.

— Ахъ, ты дрянь, дрянь! — воскликнула Аграфена Степановна. — Совсмъ дрянь! Еще смешь попрекать атласами! Да разв это твое все? Это я въ приданое принесла. И диванъ атласный, и одяла шелковыя, и брилліанты по орху.

— Ну, — твое, допустимъ твое, — проговорилъ нсколько оскшимся голосомъ Потроховъ. — А кто тебя теперь въ теченіе трехъ лтъ замужества поитъ, кормитъ, одваетъ и обуваетъ?

— Десять тысячъ… Мои приданыя десять тысячъ, — отчеканила жена.

— Десять тысячъ ваши всего только четыреста рублей процентовъ вамъ даютъ въ годъ, а вы разв четыреста рублей стоите? Квартира, обдъ, ужинъ… удовольствія…

— Отъ тебя удовольствія? Какія такія удовольствія? Разв только пятокъ мандариновъ-то принесешь посл лавки да заварныхъ баранокъ? Экъ, расхвастался! Ты меня извелъ, жизнь у меня отнялъ!

— Позвольте! А платье-то на свадьбу къ Гаврюхинымъ? Вдь я за него полтораста рублей заплатилъ. А карета, перчатки, духи? А въ двухъ бенефисахъ нынче въ театр были, гд съ насъ семь шкуръ за мста сорвали? А-а-а… Ну, да что тутъ считать! — махнулъ Потроховъ рукой, — Надо ужинать идти. Я цлый день въ лавк на ногахъ, такъ проголодался. Длать нечего. Пойду одинъ сть. А вы, авось, прочванитесь.

Онъ ушелъ въ столовую. Но жена не прочванилась и не пришла къ нему. Ему пришлось пость одному. Онъ взялъ стаканъ чаю и вернулся въ спальню.

— Куда-же это ты сбиралась ухать-то? — мягко спросилъ Потроховъ жену, подсаживаясь къ переддиванному столику, на которомъ горла лампа подъ желтымъ шелковымъ абажуромъ.

— Къ чорту на рога! — раздраженно закричала она ему.