В неведении (СИ)

Ещё раз пожелав парню спокойной ночи, Кассандра потушила тусклый свет свечки и вышла, тихо прикрыв за собой дверь комнаты. Вэриан улыбнулся ей вслед и наконец лёг на мягкую подушку, которая уже совсем скоро растаяла под его головой, когда алхимик провалился в сон.

*

Темнота встретила его оглушающей тишиной и пустотой, холодящей его естество. Замкнутое мрачное пространство, в котором магическими огнями единственный свет дарили лишь разноцветные колбы, хоть как-то заполняющие гнетущее ничто. Ни единой души вокруг, и подозрительные рисунки с одним и тем же безнадежно размытым изображением родного нежного лица, от одного взгляда на которое наворачиваются слезы, а одиночество ощущается ещё отчетливей и безжалостней, валяются вокруг словно следы её давнего, забытого пребывания. Временами во тьме неподалеку проносился широкий грузный силуэт, тихо вздыхая и бросая разочарованные взгляды, что вызывали у мальчика дрожь и неприятный осадок понимания на душе, что заслужить его поддержку — самое невозможное чудо из всех на этой земле. Но неужели он действительно когда-то так жил? Вероятно да, раз даже окружающий его странный туман, который настолько густ, что мешает дышать, был, как ни странно, привычным. Можно было сказать, что ему даже нравилась подобная атмосфера уединения. Всё вокруг было предельно спокойно, всё стояло на своих местах. Даже кромешный мрак не вызывал должного отвращения.

И вдруг — яркий свет, разрывающий его тьму. Кто бы это мог быть? Разглядеть было необычайно сложно, ведь глаза, не привыкшие к яркости, не справлялись, а душа, не позволяющая отпустить недавний мрак, металась в разные стороны. Оказалось, что посетили мальчика два ранее незнакомых силуэта, изящность которых выдавала в них женское начало. Как же было удивительно за ними наблюдать: один сияющий, искрящийся и излучающий свет и любовь своей широкой улыбкой, белый, непорочный и необычайно светлый для Вэриана, из-за чего вызывающий некое благоговение и, как ни странно, усталость. Слишком ярко, слишком идеально, слишком наивно. Её свет слепил и подавлял. Вторая же — абсолютная противоположность. Серая, жестокая, мрачная, почти как его жизнь, но, к его величайшему удивлению, теплая и манящая. Она была закрыта, таинственна, прекрасна и так недоступна, словно далекая звезда, которую, к великому прискорбию, затмевало солнце, но которую, не смотря на это, он видел.

А после тишину разорвал шум, подчистую уничтожающий все мысли и слова: везде слышны крики и громкие взрывы. И он знает, что обязан это прекратить. Обязан вернуть спокойствие в свой маленький пустой мирок, который только что дал первую трещину. И он продолжает бежать. Бежать изо всех сил, чтобы помешать этому произойти снова. Помешать чему произойти снова?

Однако даже в царящем вокруг хаосе отчётливо слышны шаги. Сильные, полные решимости и уверенности, но не лишённые некой нервозности, словно их хозяин чего-то очень опасается, чего-то боится. Они столь важны для мальчика, что отражаются непривычным трепетанием где-то глубоко в душе. Ещё миг и чья-то рука крепко впивается в его запястье, желая спасти от верной гибели. Он оборачивается и видит её. Серый силуэт, приобретающий всё более четкие очертания.

«Кэсси?..»

Её лицо выражает лишь страх. Она старается скрыть его злостью, но ничего не выходит — дрожащие пальцы и полные отчаяния глаза выдают её. Она дергает его назад раз, потом второй, сжимая его руку всё сильнее, но он не поддаётся, продолжая рваться вперёд.

— Слушай меня, нужно выбираться отсюда! – он думает, что её голос можно спутать с лязгом скрещенных в бою мечей.

«Кэсси! Что ты делаешь? Отпусти меня! Я должен… должен сделать что-то важное… »

В глазах темнеет. Он чувствует, как она рывком прижимает его к себе. На секунду он чувствует тепло, такое приятное и нежное. То самое, какое он ждал всю свою жизнь, до боли желая согреться от того ледяного одиночества, образовавшегося с расколом их семьи. Каким расколом? И она обнимает его всё крепче, словно боясь, что он опять решит вырваться, но у него и в мыслях такого не было. Зачем ему это?

«Спасибо, миледи…»

Он с неохотой отстраняется, теряя её жизненно необходимое тепло и мгновенно жалеет о содеянном. Та лишь раздраженно вздыхает и бросает на него пренебрежительный взгляд. Его невольно бросает в дрожь от этих пронзительных чрезмерно зелёных глаз, смотрящих на него. Но с его лица не сползает улыбка — эта дрожь приятна. Пусть её глаза холодны, это не делает их менее прекрасными, завораживающими.

Он хочет сказать ей что-то, что-то неимоверно важное, значащее для него непростительно много, но она отходит ещё дальше, а слова застревают в горле. Застревают из-за единственной, по-настоящему знакомой ему вещи, что дает о себе знать фиолетовым блеском на изящной женской шее и из-за одной улыбки, что невольно растягивается на её алых губах:

— Ты особенный.

«Особенный?.. »

На мгновение пустоту внутри заполнило счастье, какое он, кажется, не испытывал столько долгих и мучительных лет. Но то было лишь одно жалкое мгновение, после которого начался его Ад.