В неведении (СИ)

Но почему-то легче на душе даже после подбадривающей и тёплой улыбки Кассандры не стало. И в глубине души он осознавал, почему. Его всё ещё мучали воспоминания о сегодняшнем сне. Он всё никак не мог забыть тот триклятый янтарь, мысль о котором по неведомой причине отдавалась чувством страха и печали где-то глубоко внутри, человека, жестоко заточённого в этой драгоценной тюрьме и свой собственный, полный ужаса и отчаяния крик. Этот громкий, сорвавшийся на фальцет голос, в котором Вэриан не узнавал свой, до сих пор громким эхом звучал в его голове. И алхимик всё никак не мог отделаться от чувства, что всё это когда-то происходило с ним и что этот янтарь, и та комната несомненно как-то связаны с тем, что он потерял память. Но узнать, правда это видение или нет был лишь один выход – спросить об этом у человека, которому он доверял, как никому другому. Возможно, даже себе Вэриан не доверял так сильно, как доверял Кассандре.

— Кэсси… – начал было он и вдруг его уверенность в решении рассказать о своем кошмаре фрейлине резко угасла.

Стоило ему взглянуть на столь беззаботное и спокойное лицо девушки, как слова комом застряли в горле. Она сейчас верит, что у него всё в порядке, что он вновь живет прекрасной жизнью, а ему так не хотелось вырывать её из этого счастливого неведения. Нет, он не скажет ей. Ей не стоит волноваться из-за таких пустяков. Её счастливая улыбка в разы важнее, чем его спокойствие. Это всего-навсего кошмар, плохой сон — не более. Он справится сам, Кэсси вовсе не нужно знать об этом.

— Да? – спросила девушка, услышав собственное имя.

Алхимик мигом натянул на лицо как можно более правдоподобную улыбку и всё же договорил фразу, которую ещё несколько секунд назад собирался закончить совершенно по-другому:

— Ты просто гений, – проговорил Вэриан, изо всех сил стараясь изображать на лице радость и восхищение.

Фрейлина лишь искренне, не скрывая счастья, вновь улыбнулась, и, обняв парня на последок, тихо прошептала ему на ухо: «Я знаю». Помахав ему рукой и пообещав, что зайдет к нему вечером, Кассандра сию же минуту удалилась. А Вэриан остался стоять в тишине, разбавляемой лишь гудением «пылесоса», думая над тем, правильно ли он поступил.

*

Он проклинал её.

— Ты особенный…

Как она может так говорить? Нет, как она может так говорить, а потом бесследно исчезать, оставляя его в одиночестве? Это же слишком жестоко. Он вновь слышит эти слова, вселяющие в его грудную клетку слишком много веры в то, что, быть может, он ей всё же не безразличен, но девушка всё так же рассыпается серебристым песком прямо у него на глазах, заставляя сердце болезненно сжиматься. Сколько бы он не пытался предотвратить это, обнять её или хотя бы что-нибудь сказать в ответ — ничто не выходило. Казалось, что собственный разум мешает ему в этом, твердя, что она не позволит и что слишком поздно.

А Кассандра всё исчезает, уступая место циклично повторяющемуся аду, и именно в эти моменты он ненавидит их первую встречу. Ведь он всю жизнь провел в темноте, холоде и одиночестве, содрогаясь при любом неодобряющем взгляде, которых, к слову, было тысячи. И он привык. Это был его маленький пустой мир, что заполнялся разве что работой и непоседливым маленьким енотом, что как-то странно был знаком мальчику. А потому он всей душой желал никогда не чувствовать её тепла, её света, счастья, принесенного любым её небрежным словом. Так зачем она вообще ворвалась в его мир? Чтобы заставить почувствовать всё это на пару мгновений, а потом бесследно пропасть, забирая с собой и тепло, и свет, и счастье? А ведь теперь, когда он согрелся в её руках, привык к мягкому мерцанию своей драгоценной звезды, заполнил каким-то ранее недостающим кусочком брешь в душе, она всё это отбирает. И холод становиться ещё ледянее, тьма ещё страшнее, одиночество ещё более пожирающим, а единственное светлое чувство в душе слишком болезненно и небрежно вырвано, из-за чего края раны расходятся новыми трещинами, разрастаясь и переплетаясь.

Метель всё усиливается. Он действительно верил, что сломанное однажды невозможно сломать вновь. Однако это правило, вероятно, не распространяется на его мир. Ведь он снова, и снова, и снова разбивается и осыпается острыми осколками, с каждым разом всё более чернеющими и опасно поблескивающими, ужасающими, ненавистными… А янтарь как был центром этого хаоса, центром ломающегося мира, так и остался им, своими нерушимыми ветвями разбивая окружающую их реальность и заставляя всё неисправимо обваливаться ещё быстрее.

Мальчик вновь вглядывается в знакомо-незнакомое лицо мужчины, сидя перед полупрозрачным камнем и ожидая, когда же кошмар вновь кончится. И приближаясь к концу он не предполагал, что что-то изменится.