В неверном свете

— Пожалуй, я завтра выясню этот вопрос с прокуратурой. К сожалению, я уже проинформировал господина Вернца, что вы, ну, как бы это выразиться, я говорю так своему ребенку… не слишком в курсе… были… ах, Господи. Я позвоню ему завтра. Да, так будет лучше всего, подождите, я вам помогу.

Директор полиции тоже присел на корточки и стал собирать клочки бумаг.

— Когда все будет позади, — устало бормотал он, — я бы хотел провести с вами сеанс медитации, у нейтрального лица, которому мы оба доверяем. Мы оба, мы оба, не только вы, слишком часто разговариваем, находясь под влиянием негативных эмоций, а не сути проблемы. Аспект межличностных отношений важен, но если в нем что-либо не ладится, тогда нужно, как минимум, научиться… господин Тойер, мы оба должны научиться, так сказать, общаться в парадигме содержания. Как партнеры. Я подчеркиваю: партнеры.

Он набирает номер.

— Алло, кто говорит? — раздается в трубке.

Он ничего не говорит, лишь слушает голос, как охотник внимает крикам дичи.

— Кто это, проклятье! У меня номер с определителем, я все выясню и доберусь!

Бедный, настоящий Макферсон. Молодой голос, незначительный, но самоуверенный.

— Я кладу трубку, говнюк!

Он улыбается.

Ильдирим сидела в кубинском ресторане и не понимала, зачем она вообще пришла на эту встречу. Музыку из репертуара «Буэна Виста Соушл Клаб» она уже не могла слышать. Южноамериканская кухня ее не привлекала, тем более в ее пресном варианте, рассчитанном на нежное нёбо европейцев. Но прежде всего ее раздражал партнер — своей самодостаточностью. Он бесперебойно изливал свою информацию о Гейдельберге, и ей оставалось лишь поддакивать.

— Очень интересно также, что университетская библиотека, несмотря на ее типичный для своего времени роскошный портал журнального крыла, построена авангардистским в те годы способом каркасного строительства. По-моему, это очень интересно…

Он наслаждается ленью турчанки. Он полистал пару часов путеводитель; достаточно, чтобы сыграть роль информированного туриста. Нужно нагородить побольше слов, чтобы, будто между прочим, произнести нужную фразу.

Разглагольствуя, он оглядывается по сторонам. Роскошное помещение, разделенное колоннами, вот только пластиковые пальмы подкачали — они неумело опрысканы каким-то нелепым ароматизатором, что должно имитировать запахи Гаваны.

— Прометей, слева от главного входа, как бы направляет дух исследования в нужные пределы…

Ильдирим разглядывала собеседника, все остальное было попросту скучным. Было что-то странное в этом евразийском лице, но что — она не могла точно определить. Нечто похожее на маску смешивалось с весьма живой мимикой, постоянный самоконтроль сочетался с кажущейся непосредственностью.

— … мне особенно нравится.

— Что? — переспросила она. — Кто? Простите, я не расслышала.

Маленькая, подвижная армия зеленых муравьев гнева кишит у него внутри, в пустом сером, как бетон, пространстве души. Его обязаны слушать! Он пытается сохранить спокойствие и повторяет:

— Кажется, Тернер бывал в этом городе много раз.

Свои слова он сопровождает сияющей улыбкой, от которой у него даже ломит челюсть.

— В вашем путеводителе наверняка об этом тоже написано, — холодно ответила Ильдирим.

Она задумалась, случайно ли, что она снова натолкнулась на Тернера; скорей всего, в самом деле случайно. В прошлое лето к ней подряд, в течение трех дней отпуска, привязывались мужчины, называвшие себя «Франки». Одному она поддалась. С самого начала без особой надежды. Но все вышло еще более отвратительно и жалко, чем она опасалась.

Не выходит. Не выходит. Ведь он хочет, чтобы вышло, но не выходит. Ядовито-зеленые волны и серый бетонный волнолом, и еще эта музыка, постоянное ощущение, что на тебя набросили гнилую сеть.

— Боже, — Ильдирим выудила из кармана сигарету. — Как мне надоела эта музыка. Она звучит в каждой «Икеа», и повторяется, и повторяется, так и видишь согбенных кубинских стариков, которые тянут и тянут одну рыбачью сеть за другой.

Лицо Дункана вдруг выскользнуло из-под контроля, и он стал похож на мальчишку, обнаружившего под рождественской елкой модель самолета.

— Да это потрясающе! Глядите-ка, мы с вами похожи. Умеем видеть мысли, шумы, понятия. Это называется синтетическое восприятие. Признак интеллекта.

Такое отступление от путеводителя вызвало у нее вежливую улыбку.

— Я не знаю. У меня это бывает далеко не всегда. Восьмерка синяя, а семерка желтая.

— Нет, цифры у меня имеют скорее формы… А желтое — наслаждение, секс.

Все идет вкривь и вкось. И все оттого, что он искренен. Он злится на себя самого. Она не хочет слушать. Ее лицо каменеет. А ведь он еще не там, где хотел ее трахнуть! Он собирался устроить медленный, льстивый танец слов, с удовольствием представлял себе, как смягчит ее, словно сухую губку, гладкими речами, заворожит, заставит парить в воздухе, плавиться от желания. Потом сбросит на землю, в низменный мир, погонит в ночь, будто суку в течке, будто похотливую самку шимпанзе.

Всему виной искренность, надо отучить себя от искренности.