В неверном свете

— Это и есть стол фальсификатора. На пустой полке тоже нет ни пылинки. Значит, он что-то вынес отсюда. Почему именно теперь, хотя он уже долго подделывал картины? Опасался чего-то серьезного? Нам придется опросить побольше кондукторов…

По мобильному телефону он вызвал подмогу, и кроткий коллега Шерер сразу же любезно пообещал ее выслать. Но тут же добавил, что официально их рабочий день вообще-то начинается, в, эти минуты — а они все еще в Старом городе. Шеф рассердится.

Тойер едва не рассмеялся.

— Слушай, Шерер, мы тут уже три часа; нашли Ратцера и жилье безымянного утопленника из Неккара. Что из того, если мы приедем в контору на несколько минут позже…

В трубке затрещало, он услышал чье-то шумное сопение и со вздохом узнал шефа. Легок на помине.

— Тойер, где же вы? — проскулил Зельтманн. — Тут у меня собрались Вернц, пресса, только вас нет!

— Пресса? — переспросил сыщик и почувствовал, что холодеет от ужаса, что из него уходит жизнь, словно он попал в техасскую машину для смертной казни и она уже прессует его.

Зельтманн снова кашлянул два раза, потом продолжал:

— Я бы позвонил вам, но…

— …но вы этого не сделали, — тупо сказал Тойер.

— Вернц приехал по моей просьбе с раннего утра, так как вы, очевидно, напали на след крупного дела. Я рассказал кое-что от вашего имени, однако люди тоже должны хоть что-то узнать об этом, пресса имеет право… Те связи, о которых вы говорили, разумеется… поскольку следствие пока еще не…

— Надо же было все-таки обсудить!

— Господин Тойер! Я и хотел обсудить в девять часов! С вами, Вернцем и этой Ильдирим, которая тоже опоздала на работу. А теперь уже десятый час, а журналисты хотят в десять устроить конференцию. Что мне делать?

— Господи, не говорите чушь! — проревел Тойер, к ужасу своих коллег. Все выплеснулось в этом взрыве: подъем последнего вечера, неудача в любовном акте, усталость, стучавшая в затылке, ужасное чувство, что сам совершил чудовищную глупость и теперь мчится в ящике из-под мыла с вершины Эвереста без надежды уцелеть. — Вы созываете пресс-конференцию, так как просто не в силах выдержать, что ведется большое дело, а вас никто не видит на телеэкране. — Он с отчаяньем взглянул на часы. — Через двадцать минут!

Его люди постепенно начинали понимать, что происходит. Лица у всех сравнялись по цвету с зеленоватым лицом Хафнера. Хауг, наоборот, повеселел, ведь раз такое творится в полиции, они, возможно, забудут про его историю с налогами.

— Вы сами говорили о международном следе! — кричал Зельтманн. — Что, эти слова ничего не значат?

— Разумеется, иногда не значат ничего, — услышал Тойер свой голос, — но мы нашли дом, где жил Вилли, сейчас близки к выяснению его личности, и вот ты назначаете пресс-конференцию. Так что теперь я узнаю, что там и как, только по телевизору!

Вдруг Зельтманн заговорил спокойно. Вероятно, он с помощью тибетского дыхания зарядил солнечное сплетение положительной энергией.

— Мне важно только дело. Деловое обсуждение. Как я говорил вчера, мы должны общаться в парадигме содержания, господин Тойер. А содержание означает, двоеточие: пожалуйста, приезжайте, немедленно со своими людьми. Это приказ, господин Тойер, а также порицание. Таким образом, я ставлю вам на вид.

В комнату ворвался Хафнер:

— Ратцер сбежал.

— Как сбежал? — воскликнул Тойер.

— Да вот так! — ответил Хафнер, тяжело дыша. — Выпрыгнул через закрытое окно у меня на глазах. Кто бы мог такое предположить?

— Значит, окно разбито? — озабоченно спросил Хауг.

У Тойера еще хватило времени, чтобы узнать, что прыжок Ратцера во внутренний двор затормозила преграда — крытая пристройка; дурень не знал про нее. Его отвезли без сознания в неврологическую клинику.

В конференц-зале стоял гул голосов, как на старых пластинках с записью сказок, когда герои въезжают на конях в город. На первом плане стоял Зельтманн в клубном стреземанновом [11] пиджаке. Его окружали всевозможные оптические аппараты, микрофоны и прочие адские машинки. Он инвестировал значительные суммы в СМИ.

Тойер привычно отыскал место в заднем ряду, поблизости от окна, чтобы в случае чего тоже выпрыгнуть, как Ратцер. Поначалу он игнорировал и призывные жесты шефа, но ничего не помогло: для него, разумеется, уже было приготовлено место на подиуме, прямо возле масленого господина в серо-голубом костюме. Когда он пробирался сквозь ряды вперед, мимо него пронеслась Ильдирим, словно решила выиграть кубок по спортивной ходьбе. Серо-голубой тип расплылся, как охлажденное сливочное масло в микроволновке. Должно быть, это Вернц. Тойер сидел между ним и Зельтманном. Он шарил глазами по залу, отыскивая своих верных сотрудников.

К нему склонился шеф. Нервозно-кисловатое дыхание струилось вместе со словами.

— Мы должны принять этот вызов, господин Тойер.

Комиссар кивнул. Хоть бы уж Ильдирим села рядом с ним, в стане врагов ценишь каждое знакомое лицо, но между ними сидел этот Вернц, окутанный благовониями восточного базара.

Зельтманн включил микрофон и стал его регулировать.