В неверном свете

— Я живу на Флорингассе, прямо возле пальмовой пивоварни, — сообщил Хюбнер. — Хреново там жить. На первом этаже. На другой стороне улицы винный погребок. И хоть там новолуние, солнечное затмение или лазерная атака из космоса — у меня всегда яркий свет в окно бьет.

— Там есть винный погребок? — удивился Хафнер, считавший, что ему известны все питейные заведения города. («Тут я понял, что Гейдельберг познать нельзя, а можно в нем только жить», — охотно комментировал он впоследствии пережитый тогда шок.)

— Есть, совсем маленький, в сущности, только для своих. Я в их число не вхожу, там нет пива. Хозяин даже вывеску не заказывает, не хочет туристов. Вот там наверху Вилли и жил.

— Ну, а откуда вообще-то взялось это идиотское имя?

Хюбнер держался все уверенней.

— Флорингассе? Ясное дело! От святого Флориана, который с огнем…

— Да нет же, — Хафнеру его информант казался до отчаяния тупым. — Бэби Хюбнер.

— Был когда-то такой персонаж в Аугсбургском кукольном театре. Каждому джазмену требуется псевдоним.

— А зачем ты носишь эту кретинскую кепку?

— Почему кретинскую? — искренне удивился Хюбнер. — Она хорошая, Ян Ульрих такую носит. А в этом году он сделает америкашек. — Они молча подходили к улочке. — Еще Цабель, спринтер, — добавил музыкант. А через пару шагов завершил: — И Бёльц, водонос, настоящий кабан из Пфальца, мне он нравится.

— Да, мне он тоже нравится, — поддакнул Хафнер, немного смягчившись. («Если бы я познакомился с Хюбнером при других обстоятельствах, мы могли бы стать дружбанами, а тут…»)

Телефон.

Тойер проснулся, и ему почудилось, что он — не он, а кто-то другой, потому что звук будильника изменился. Но, выбираясь из постели, понял, что Хорнунг уехала домой, и это вернуло ему уверенность: он — Тойер. Он не удовлетворил ее, это он запомнил, но ведь усталость взяла свое, а он очень устал, поэтому и заснул под ее ласки. Терзаемый ужасами и совсем голый, он очутился в темном коридоре.

— Тойер?

На другом конце провода раздавалось бульканье и шипение, кто-то сопел.

— Кто там, ребенок? — спросил Тойер. — Я не знаю никакого ребенка!

— Это я, Хафнер, — наконец кое-как выговорил звонивший. — Вы знаете Бабетту, а я Хафнер. Возможно… что я немножко поздно… Я еще не закончил.

— Что? Жрать пиво?

— С этим тоже… — мечтательно согласился комиссар.

— Хафнер, — тихо зарычал Тойер, — что ты хочешь мне сказать? Ты спокойно можешь мне звонить и просто так, когда тебе нечего сказать, но не обязательно в такое время…

— У вас все в порядке? — растерянно спросил молодой человек; он явно забыл, зачем позвонил.

— Типа того, — ответил Тойер, и его голос также прозвучал не слишком уверенно. — У тебя что-нибудь про этого Хюбнера?

— Да! — вскричал Хафнер; он снова был на плаву, океану назло, словно легкая лодка посреди свирепого шторма. — Только что!

— Что — «только что»? — Тойер мурлыкал как кошка, а это всегда предвещало наивысшую опасность в случае промедления.

— Я нашел квартиру Вилли.

— Тогда мы срочно должны идти туда, — услышал старший гаупткомиссар собственные слова, — поскольку там-то и торчит Ратцер. — Он удивился своей решительности.

— Разве нельзя завтра? — в отчаянии спросил Хафнер. — И почему Ратцер? С какой стати он там?

— Утром у нас и так достаточно дел, — сказал Тойер, — к тому же сейчас уже утро, Я скажу Штерну, чтобы он меня захватил. Лейдиг заедет за тобой. Или ты можешь приехать сам?

— Теоретически да, — провыл Хафнер.

— Он заедет. Назови адрес.

— Обер-Рёд, двадцать три.

Тойер наспех записал, но тут же его голос опушился нежнейшими золотыми волосками:

— Это ваш адрес, уважаемый коллега, и мне он знаком. Я имел в виду адрес Вилли.

— Ах, ну да! — Вероятно, Хафнеру стало совсем плохо. — Над винным погребком на Флорингассе.

— Там есть винный погребок?

— Да! Представляете? Прямо сенсация.

Штерн слишком устал, чтобы задавать вопросы. Поэтому Тойер, пока трясся ночью по пустым улицам, думал о желании, владевшем им несколько часов назад, и о том, как оно ускользнуло. Его спугнули мысли совсем о другом — о медвежьей стране и всем прочем; напрасно Хорнунг ласкала его, будто несчастная девушка любимого ловеласа, не отвечающего ей взаимностью. Вот он и заснул, вырубился в разгар усердных и, возможно, отчаянных стараний своей подружки.

В голове что-то сильно стучало. Он решил сходить к врачу.

Без чего-то шесть. Уже чуть угадывалось приближение рассвета, но все уже знали, что снова будет холодно. Штерн и Лёйдиг мерзли как цуцики. Хафнер привалился к стене и не мерз, поскольку требующиеся для этого нервные каналы были блокированы как перевал Сен-Готард в августе.

— Ну, вот и дверь, — бормотал Тойер, — тут должна быть фамилия возле звонка. Твой трубач, видно, балда, раз не сообщил об этом раньше. — Между тем чуть живой Хафнер выдавал пространные мемуары о пережитом.

— Если бы я познакомился с Хюбнером при других обстоятельствах…

— Ты это уже говорил, — перебил его Лейдиг почти с сочувствием. — Скажи-ка, сколько же ты выпил вчера и сегодня, ну так, примерно?

Хафнер только махнул рукой.

— О Господи, — тихо простонал он. — Ой-ой-ой.