– Знаешь, здесь все полны сдерживаемой ярости и ненависти из-за того, что случилось. Полковник Манг, этот Уен, каждый. С удовольствием бы снова вцепились друг другу в глотки.
Сьюзан не ответила.
– Но Фамам следует поостеречься, – продолжал я. – Министерство общественной безопасности шуток не шутит.
– Они стерегутся.
– Но они нас даже не знают.
– Мы американцы и к тому же католики. Один из нас католик.
Забавно, что вьетнамцы считают всех американцев антикоммунистами. Подозреваю, что им не приходилось встречаться с профессорами из Лиги плюща. Вслух я сказал:
– Думаю, когда мы шли из собора, за нами не следили. И сейчас не следят. Но ты оказала Фамам медвежью услугу, навязавшись к ним в гости. А поскольку они наверняка на примете, и не в одном учреждении, то и нам тоже.
Сьюзан помолчала.
– Принимаю, – наконец проговорила она. – Но думаю, что даже копы сегодня выпивают.
– Надеюсь.
Мы шли по притихшим улицам.
– Тебе, кажется, доставляло удовольствие общество юной дамы напротив.
– Какой дамы?
– Той, с которой ты трепался весь вечер.
– Ах той... Она монахиня.
– Вот уж не думаю.
– Сьюзан, я устал, у меня болит голова, и мы заблудились.
– Мы не заблудились. Гостиница в той стороне.
За углом в самом деле обнаружился наш отель.
– Пол! – Сьюзан внезапно остановилась.
– Что?
– Тебе же надо было отметиться в иммиграционной полиции.
– Я был сегодня занят. Схожу завтра.
Мы продолжали идти.
– Ты должен был сегодня. В полиции знают, что ты приехал. Гостиница сообщила о регистрации.
– Знают, и ладно. Пошли они подальше. Полковник Манг держит меня на длинном поводке – хочет понять, что у меня на уме.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
– А как же с завтрашней встречей? Что, если за тобой следят?
– Секретные встречи всегда планируют таким образом, как если бы за тобой следили. Поэтому они и называются секретными. Придется попросить тебя завтра не входить в Цитадель.
– О... хорошо...
– Если только не ты моя связная.
– Было бы забавно.
Мы подошли к гостинице.
– Давай обойдем вокруг, – предложил я. – И ты мне покажешь, где он зарыт.
– Завтра.
– Сейчас.
– О'кей.
Дорожка вела в сады позади отеля. Вся местность понижалась к реке; тропинки устроили террасами и осветили маленькими наземными фонариками.
Мы спустились по дорожке к самой воде, и Сьюзан кивнула направо.
– Вот они. Видишь – райские птицы?
– Это такие цветы, которые едят мух?
– Нет, Пол. Так ты видишь или нет?
– Вижу. И это где-то там?
– Да. На фут правее среднего садового фонаря. Земля такая жирная, что я могла копать рукой.
– Понятно. Заберу его перед тем, как мы уедем.
– Заберу его
Я не ответил.
Мы стояли в саду и смотрели на реку. В этот час, кроме нас, там никого не было. А потом повернулись и пошли к отелю.
В вестибюле я справился насчет сообщений. Мне пришло целых два. Я расписался в получении.
Мы поднялись на лифте в мой номер, и я рухнул в кресло.
– Господи, старею.
– Ты в прекрасной форме. Вскрывай конверты.
Сначала я распечатал тот, что был меньше, и прочитал:
– Достаточно длинный, – отозвался я. – Если бы они разозлились на самом деле, то давно бы сидели здесь.
– Не забывай, сегодня канун Нового года. А что в другом конверте?
Я вскрыл большой пакет и вынул из него факс. Он оказался от Карла, и я прочитал текст про себя:
Почему мне нравится пребывать в отставке – не надо исполнять ничьих приказов.
Далее следовал постскриптум:
Не исключено, это чистая лажа, чтобы привести меня в чувство. Но в любом случае ситуация в отношении Сьюзан осложняется.
Сьюзан посмотрела на меня.
– От кого сообщение?
– От Кей.
– Все в порядке?
– Да.
– А по тебе не скажешь. Можно мне посмотреть?
– Нет.
Это ее как будто задело, обидело, вывело из себя.
Я встал, направился к лоджии, но на полпути повернулся и дал ей факс.
– От мисс Кей. Того же самого типа.
Сьюзан прочитала записку и протянула обратно.
– Думаю, что сегодня мне стоит спать в своей комнате.
– Да, наверное, так и надо.
Сьюзан поднялась, не колеблясь пошла к двери и закрыла за собой створку.
А я вышел на лоджию и стал смотреть на город по другую сторону реки. Праздничная иллюминация еще горела – в основном красная, как и должно быть в стране красных.
Я вспомнил семейство Фам и подумал, что от дыма и пожарищ войны над Вьетнамом нависло тяжелое облако и сеет на головы людей горе, недоверие, ненависть.
Хуже другое – это облако, или, как выражался Карл, тень войны, до сих пор омрачало и мою страну.