В ночном саду

– Как ты сюда попала, Эшколь? Тебя тоже похитили? Вряд ли капитан украла всю команду, это заняло бы слишком много времени.

Эшколь опять издала тихий смех – словно влажные листья упали на поверхность быстрого горного ручья.

– Нет-нет, я пришла сама. Я доброволец. – Она приподнялась на локте. – Вообще-то я тоже не устала. Могу рассказать тебе свою историю. Так мы скоротаем время до рассвета.

Сказка о сатирице и селки

Я была любимой дочерью своей рощи – никто из моих сестёр и братьев с косматыми бородами не удостоился такой родительской любви. Тис был большой и процветающей семьей; нам хватало еды и вина, чтобы веселиться. Мы славились немыслимым числом детей, которых каждый Тис умудрялся произвести на свет, – дочери и сыновья сыпались из нас, как шишки с сосны. Рощи Ивы и Лиственницы нам завидовали, а бедолаги Пихты, у которых в лучшем случае рождался один ребёнок в сто лет, просто боготворили нас.

Лес укрывал нас всех в зелёной тени, и раса сатиров жила как всегда: мы гонялись за симпатичными соплеменниками и напивались до приступов хохота под звёздами, сыпавшимися из рога изобилия. Всё было просто. Если умирал сатир, что порой случалось, он уходил в землю, но не насовсем: там, где он пускал корни, вырастало дерево, которое мы могли любить и окружать заботой, словно дядя или кузина ещё с нами. Отсюда и пошли названия наших рощ – в начале мира, когда Лес был молод, первые из нас превратились в деревья несравненной красоты и размеров, чьи ветви простирались, как раскрытые для объятий руки, над лугами и долинами. Их потомки взяли имена древесных богов, поэтому я зовусь Тис, моя подруга – Берёза, а её подруга – Сосна.

Однажды, когда я сидела под сенью колючих ветвей великого Тиса, в Лесу объявился человек в шкуре стервятника. Я тогда была слишком молода, чтобы искать себе пару, но оставалось чуть-чуть – фавны уже собирались возле наших дверей, как улитки после дождя. Как все девушки из Тисовой рощи, я была миленькой, словно весенний побег. Щёки мои пылали точно два ярких георгина, а голос был высоким и чистым, как травяной свисток. Отец держал меня при себе, потому что сатиры в присутствии симпатичной девушки теряют самообладание. Именно в тот день я ускользнула от него, пока он молился над дровами, которые нарубил для вечернего костра, и свернулась клубочком у тёмного узловатого ствола дедушки Тиса.

«Прошлой зимой шли хорошие дожди, – прогудел он. – Белок развелось много, но что поделать?»

Я швырнула несколько шишек в трескучих зверьков и прогнала их.

«Солнышко этой весной просто отменное, – продолжил он с ворчливым удовлетворением. – Вкусное как печенье».

Я ласково почесала кору за бугорком, полным сока.

– Шкуру купить не желаете? – спросил кто-то позади Тиса, и на миг два голоса в моей голове слились в один, переплелись, будто сорняк и роза. Но потом разделились, и из-за моего дедушки показалось очень странное существо.

На голове у него была львиная шкура – потёртая, погрызенная крысами, с колтунами в шерсти и гривой, которая свешивалась на глаза, будто нечёсаные волосы. Худые лапы безвольно висели у него на плечах, а жалкий хвост болтался на уровне чешуйчатых и чёрных лодыжек, переходивших в когтистые лапы стервятника; под львиной шкурой я заметила кончики крыльев. В руках он держал туго набитый кожаный мешок, походивший на переполненный винный мех.

– Так что, милая козочка?

Он улыбнулся. У него было широкое молодое лицо с острым подбородком и кустистыми бровями.

– Шкуру, господин? – переспросила я, заинтригованная как любое юное существо.

– О да, моя дорогая! Я Гасан, торговец шкурами. Какими пожелаешь! Шкуры за грош, шкуры за еду, шкуры на обмен и в долг, на любой случай. Помимо благородной львиной шкуры, которую я накинул на свои скромные плечи, у меня есть множество изысканных образцов: шкуры стриг[23] и мантикор, русалочьи хвосты, плащи из перьев гарпий и капюшоны из шкуры катоблепасов[24], несколько миленьких красных шкур левкроты – очень модно! – блестящие саламандровые плащи и даже редкие призрачные шкуры, человечьи шкуры, шкуры йейлов[25] и вообще любые, какие только придут на ум.

– Что, ради всего святого, мне делать со шкурой? У меня уже есть одна, и хорошая.

Но моя рука уже тянулась к мешку.

– Как что? Носить, деточка! Сделать красивое платье для заманчивых бёдер или накинуть на привлекательные плечи, когда зиме вздумается тебя ущипнуть… У шкур есть тысяча и одно применение. Одни волшебные, другие обычные; одни меняют тебя, другие меняются в твоих руках. Шкура, как дверь, – шагни за порог и увидишь, что там, с другой стороны. Я сам люблю девичьи шкуры… Только не надо смотреть на меня с таким испугом: я торгую вразнос, а не добываю. Не моя забота, как их владелицы с ними расстаются.

– Странно любить чужую шкуру больше собственной.

– Не странней придворной моды, из-за которой дамы носят синие пояса или туфли из нефрита и хрусталя. И вообще, на мне сейчас шесть или семь шкур – товар полезно показывать лицом.