В ногах правды нет

— Возможно, ты прав, — сказала Паули. — Ты выпил столько виски, что тебе, наверное, всякое намерещилось.

— Нет, тут все очень запутано. Единственное, о чем я сейчас жалею, это о том, что обратил на тот запах внимание. Ты знаешь, я все еще как будто его чувствую.

Паули принюхалась.

— И я тоже чувствую, идет вроде снаружи.

Она пошла к двери посмотреть — и вернулась с большой картонной коробкой в руках. От коробки и шло характерное зловоние; сбоку липкой лентой была приклеена записка.

«Дорогой Перси, — говорилось в ней, — я ухожу в буш на несколько дней. В коробке обещанная оленина. Она как раз хорошо созрела, так что можешь ее больше не вывешивать на воздух. Прости, что я подшутил над тобой и так сильно тебя напоил. Ты славный малый. Дик.

Р.S. Зайду навестить тебя, если вернусь.»

— Он имеет в виду, когда вернется, — поправила Паули.

— Конечно, — ответил Перси.

Перси открыл коробку. Внутри была оленья нога — «хорошо созревшая», а рядом с ней лежала пластмассовая ступня. На ступне было нацарапано «На память от Мэг».

Паули опять увидела здесь только повод для смеха.

— Ну и типчик! Жутковатое у него чувство юмора! А ты-то у меня простофиля — здорово он тебя провел! Он наверняка все подстроил заранее, чтобы подшутить над миссис Кря-кря-или как там ее — а вместо нее пришел ты, вот тебе и досталось.

Но Перси не видел во всем этом ничего смешного.

— Я, конечно, простофиля, согласен. Ну ничего, по крайней мере, у нас сегодня на обед будет жареная оленина. Приятно для разнообразия.

— Фу, — сказала его супруга, — никакой оленины. Пойди закопай ее в саду.

Перси выкопал глубокую яму на старой клубничной грядке, он посчитал, что это самое подходящее место — и бросил в нее оленину.

— В землю, зловонная плоть. Из праха во прах… Бедняга Дик. Копаешь где-то в лесу могилу для старой своей подруги? А кто похоронит тебя? Богиня леса приберет твою душу и накроет тело листвой. Такое крепкое, хоть и старое тело. Такая глупая растрата… В землю и ты, бедная ножка. Такая изящная розовая Ножка. Совсем не похожая на ту старческую, синеватую, с распухшим большим пальцем, которая навсегда отпечаталась в моей памяти. Но я не расскажу Паули. Никогда в жизни. — Он поднял в салюте два пальца. Чештное шкаутшкое.