В новый день

Я живу, перебирая старые фотографии. Все фотографии давно сгорели. Парочка осталась в моей голове.

Я живу, лелея тупую, абсолютно иррациональную веру в этом мире рациональных компьютеров, железной логики, математически точно прописанных алгоритмов чувств и эмоций — я верю, что снова тебя встречу и все исправлю.

Я все исправлю.

Я спасу тебя.

Мне нужен еще один шанс.

Между мной и пустой необъятной крышей оставалась лишь старая деревянная дверь. Я провел пальцами по мокрому от снега дереву. Немного шероховатая, холодная. Я уж боялся, что она давно сгнила — но я ошибался. Она все еще была настолько крепкой, что, казалось, она будет последним, что останется в этом мире.

Приложив совсем небольшое усилие, я открыл ее. Сразу же в лицо мне подул резкий, морозный ветер, словно он торопился влететь в это здание, как кто‑нибудь, когда ему не терпится сбегать в туалет. Крыша представляла собой большую ровную площадку, размером чуть меньше баскетбольной площадки. Вся поверхность была припорошена нетолстым слоем снега. Оттуда всегда открывался прекрасный вид на ужасный город — даже такое скопище отребья и подонков могло казаться красивым на рассвете, когда каждому, говорил я ей, давалась новая попытка исправиться.

Было слишком темно, чтобы что‑нибудь увидеть.

Меня трясло: от холода, от боли, от отходняка после тоника, от волнения, от усталости, от тревоги, от страха. Но я, хромая, испытывая страшные боли в груди, продолжал идти и вглядываться в каждый клочок темного полотна, нарисованного передо мной.

Луна скрылась за облаками. Мы остались совсем одни в этом страшном мире. За сиротами никто не присматривал.

Знакомо ли вам чувство, когда что‑то происходит, и ты не можешь до конца в это поверить и мысленно пытаешься то отмотать время назад, то убедить себя, что это сон или еще что‑нибудь в этом роде?

— Н-не. Подходи-те, — сказала она испуганным, дрожащим голосом.

Она была похожа на фею, на бестелесного духа, проекцию старых воспоминаний — да, ее силуэт был картинкой, отбрасываемой старым кинопроектором на поблекшие обои и обшарпанные стены моего мозга. Настолько нереальной она казалась мне.

Я не знал, заплакать ли, рассмеяться, закричать на нее, схватить ее. Для начала, я просто протянул руку.

— Определен как «опасен».

Опасен. Опасным мы считаем то, что несет нам смерть.

Я же не смог защитить ее тогда. Справедливо ли?

Думаю, да.

— Если что и опасно, — сказал я, — так это стоять на этой крыше, особенно в такую бурю. Тебе не холодно?

Одна посмотрела вниз, затем снова уставилась на меня.

— Нет.

Какая поразительно точная копия. Почти как живая — не считая глубокий черных полос-швов на местах сгибов и суставов. Кожа практически как настоящая. Даже волосы те же.

Глаза же были сделаны из стекла.

Должен ли я был сделать то, что должен?

— Степень опасности: высокая. Неизвестный фактор обнаружен.

— Вся жизнь — неизвестный фактор.

Нашел время шутить.

Получи лучше хук со спины и отлети на несколько метров.

— Хорошие же у них… игрушки, — прокряхтел я, пытаясь встать.

Мне не так уж было интересно, что он сделает со мной — ударит ли, сбросит с крыши, пнет, свернет ли мне шею. Мое внимание было приковано к ней, казавшейся сейчас совсем маленькой и беззащитной, напуганной девочкой.

Мой назойливый недруг, казалось, не проявлял к ней никакого интереса. Его целью, заключил я, было не пустить меня к ней.

Где‑то там, наверху, подумал я, большой ребенок захотел свою куклу обратно.

Извини — она сама захотела уйти. Уважай чужие интересы, скотина.

В таком состоянии мне его не победить в открытую, пускай у меня и есть преимущество в одну конечность — но толку ли, если я умел держать не удар, а только сигарету.

Откатиться от летящего в тебя пинка и оказаться на самом краю крыши — не лучшая идея, но по-другому я не увернулся бы.

Его круглые рыбьи глаза загорелись кроваво-красным светом, который воплощал весь гнев, все отвращение, которое эта совершеннейшая машина испытывала по отношению ко мне — дряблой, задыхавшейся, потной туше. Давай, разозлись. Злись еще. Мне это только на руку. Но мы оба знаем, что процессоры в твоей башке говорят тебе — выгодней всего сейчас нанести точный удар по голове рукой, поскольку таким образом обеспечивается наиболее высокий процент попадания, да? Так ты сейчас подумал?

Предсказуемо.

Прямой удар в лицо, который должен был бы раскрошить мне череп — зная его наперед, я сделал то, чего эта тварь никак не ожидала — подкатился в его сторону, прижавшись практически вплотную. Ему меня теперь не пнуть — замаха не хватит. Другую же руку еще надо вернуть в исходное положение.

Он решит снова воспользоваться ногами, поэтому он сделал небольшой прыжок назад, маленький шажок.

Но этого достаточно.

Окно открылось.

Давай.

Соберись.

Последний рывок.

Секунды становятся бесконечностью.

Плевать на боль в ноге.

Просто беги, должно получиться.

Этих нескольких секунд мне хватило, чтобы выкинуть то, что ни я, ни он, ни она не ждали.

— Прости, — прошептал я, обхватив ее одной рукой за шею, другой приставив пистолет к виску и прикрывшись ею, как живым щитом.