В объективе моей любви

Самым странным и необъяснимым я всегда считал ощущение потери, только кажущееся притупившимся. Стоило его разворошить как следует, и оно не раз охватывало меня с такой силой, что я, захлебываясь слезами, едва мог дышать.

Моим самым главным заблуждением была мысль, что нельзя дважды пережить чей-то уход. Второй раз это будет не так больно, убеждал я себя. А потом случался третий, пятый, десятый и даже тридцатый раз, когда одна и та же трагедия уничтожала меня так же сильно, как в первый.

Те, кто знали моих родителей, никогда не понимали, почему я так убиваюсь. Словно нельзя любить пропащих людей. Но алкоголь в их крови не разъедал мою к ним привязанность. Вопреки чужим ожиданиям, я не отворачивался, а начинал заботиться о них с удвоенной силой. Мои руки не опускались даже в те дни, когда отцовские со всей силы наносили удары по моему тощему телу. Никто не понимал, как сильно я хочу их спасти, и как сильна моя вера в то, что это возможно. Потерять их – означало потерять себя. Так и случилось.

При всей своей тяге к знаниям я с трудом окончил школу и просто отвратительно сдал выпускные экзамены. А, когда тетя и дядя, которых я к тому моменту уже называл мамой и папой, оплатили мою учебу в институте, мне не удалось убедить себя бороться. Я просто не видел в этом никакого смысла, раз не смог уберечь родителей.

В наивных детских мечтах я смог их спасти: они перестали пить и стали меньше болеть, устроились на хорошую работу и впервые съездили на море. Я старался ради них, хотел стать сильнее и выносливее, чтобы стать так нужной им опорой. Но мне и в голову не приходило, что однажды мне придется бороться за самого себя: принимать важные решения, устраивать свою жизнь и планировать будущее, в котором их уже нет. Я никогда не боялся ответственности, когда речь шла о маме и папе, но до сих пор страшусь ответственности за себя.

– Я сделала ее любимый клюквенный морс, – говорит вышедшая из кухни Майя и протягивает мне стакан с трубочкой. – Отнеси ей.

За рекордное время покончив со своими обязанностями, я вернулся в дом и уже полчаса дожидался, пока Майя спустится вниз с хоть какими-то новостями.

– Значит, она не против, что я поднимусь?

– Конечно, нет. С чего бы ей быть против? – удивляется она. – Ей уже немного лучше, не переживай.

– Ладно. Я пойду.

Каждый шаг по лестнице наверх сопровождается невообразимой нервной дрожью в ногах. Быстро отыскав нужную комнату, я стучу несколько раз по двери и только после этого поворачиваю ручку.

Диана лежит в кровати, с головой накрывшись пледом. Мне видна только ее темная макушка. Не пойму, стоит ли беспокоить ее своим присутствием или лучше уйти, пока не поздно. Застыв в дверном проеме, я взвешиваю все за и против, но все равно не могу принять решение. Сделать шаг вперед или вернуться назад.

– Ты еще долго планируешь там стоять? – неожиданно спрашивает выбравшаяся из кокона одеял Диана.

– Я… – так по-глупому растерявшись, я вовремя вспоминаю про стакан в руке. – Майя передала тебе попить.

– Поставь сюда, – быстрым движением руки она указывает на стоящую рядом с кроватью тумбу.

– У тебя красивая спальня, – говорю я, разглядывая стены, окрашенные в приятный песочный цвет. Над головой Ди, в изголовье кровати, висит множество открыток и фотографий. В том числе те, что сделал я на недавних соревнованиях. – О! Это же…

Заметив мой взгляд, она приподнимает голову и кивает, поняв, что именно я имею в виду.

Вспомнив, как она назвала меня режиссером, а сами фотографии сюжетом своей жизни, я невольно расстраиваюсь. Как бы прекрасно ни выглядели эти снимки, они, наряду с восхищением, навевают грусть.

– Ты будто приведение увидел, – комментирует Ди мое, видимо, перекосившееся от печали лицо.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, присаживаясь на край ее кровати.

Она уверенно кивает и тянется к стакану с морсом. У нее растрепанные волосы и слегка опухшие глаза. Неужели проплакала всю ночь, и все из-за нашего разговора в чате. Как после такого вообще сидеть рядом и не чувствовать себя виноватым?

– Уже лучше, – отвечает Ди. – Под утро разболелась нога. Обезболивающие не помогали. Даже не смогла встать и позавтракать с вами.

– Может, нужно вызвать врача? – я с беспокойством оглядываю ее спрятанные под одеялом и пледом ноги.

– Уже. Завтра должен приехать.

– А какая именно болит? Та, что в гипсе?

– Нет, другая, – она морщится, видимо, попытавшись пошевелить той самой ногой.

– Инга говорила, что там нет перелома, только ушиб и растяжение.

– Так и есть. Но иногда даже врачи ошибаются, – Ди пожимает плечами, будто уже смирившись со своей судьбой. – Кстати, спасибо, что зашел.

– Да не за что, я испугался, что… – поняв, что не смогу озвучить свои предположения, я решаю перевести тему. – Инга знает?

– Нет, не хочу ее волновать. И ты не говори. Пусть готовится к соревнованиям.

– Ладно. Буду молчать, – обещаю я, хотя плохо представляю, как можно что-то утаить от такого человека, как Инга. Иногда кажется, что у нее повсюду глаза и уши.

– Спасибо.

– Ну, ладно, – говорю я, поднимаясь с места. – Отдыхай, не буду надоедать.