В объятьях олигарха

Проснулся — и л первое мгновение показалось, что продолжается сон, как! это бывает при передозировке «экстази». Весь дом — Ш 4 ны, потолок, пол — светился, точнее был пронизан розовым излучением, и слегка вибрировал, как лодка на тихой волне. Даша ровно дышала, глаза закрыты, грудь мерно вздымалась и опускалась. Но кроме них в комнате было еще одно живое существо: благообразный старец с белой бородой согнулся на стуле рядом с кроватью и смотрел на него, Чуть склонив голову, подслеповато щурясь. Он был удивительно похож на Николая–угодника на иконе. Митя попытался сесть, но тело не слушалось. Как ни чудно, страха он не испытывал, одно только любопытство. И тоска вдруг отступила, грудь наполнилась чистым, свежим дыханием.

— Здравствуйте, — поздоровался Митя. — Это, наверное, ваш дом? Извините, что мы без спросу завалились.

Старец ответил не сразу, пожевал губами и забавно почесал затылок длинными, как у пианистки, пальцами.

— Нельзя сказать, что дом мой, — ответил глухо и с некоторым напряжением. — Всеобщий. Кого впустит, тот и жилец.

— Почему его не разрушили?

— Дом появился позже, когда ушли окаянные.

— Дедушка, можно спросить, кто вы такой?

— Можно, почему нет. Зовут меня дед Савелий, я в здешних местах вроде соглядатая. Приставлен для охраны реликвий.

— Кем приставлен, дедушка?

— То нам неведомо… — Чем–то вопрос старику не понравился, он насупился, но тут же лицо смягчилось, вокруг глаз побежали озорные лучики. — Больно ты, Димитрий, говорливый для мутанта.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Какой тут секрет, ежели положено напутствие тебе дать.

Розовое свечение в доме мерцало, голова у Мити кружилась. Глянул на Дашу: по–прежнему спит беспробудным сном, а ведь они разговаривают громко, не таясь.

— Какое напутствие, дедушка Савелий?

— Такое напутствие, чтобы знал, куда идешь и зачем.

— А вы знаете?

— Я‑то, может, знаю, да сперва хотел тебя послушать, Димитрий.

Митя еще раз попробовал привстать, но опять неудачно. У него мелькнула мысль, что все это могло быть лишь изощренной формой допроса с помощью направленной галлюцинации. Метод современный, отработанный во многих странах при проведении гуманитарных операций. Митя, естественно, о нем слышал, но в России он применялся редко из–за дороговизны. Руссиян обычно допрашивали либо через «Уникум», либо дедовскими способами, используя обыкновенные пытки.

— Нет, Димитрий, об этом не беспокойся. — Старик перестал чесаться, вместо этого начал заботливо оглаживать пушистую, как снег, бороденку. — Я не из тех, кто за тобой гонится.

— Зачем тогда допытываетесь?

— Не так уразумел, Димитрий. О твоем задании нам все известно. Несешь кудеснице весточку от Димыча, мы это одобряем. Но надобно убедиться, тот ли ты посредник, какой нам нужен.

— Кому это вам?

— Не спеши, Димитрий, все узнаешь в положенный срок. Сейчас некогда калякать по–пустому. Ответь на самый простой вопрос: как понимаешь суть быстротекущей жизни, а также смысл происходящих в мире перемен.

— Извини, дедушка Савелий, никогда об этом не думал. Некогда было. Двадцать лет, как всякий руссиянин, от смертушки спасаюсь, какой уж тут смысл.

— Верю, — чему–то обрадовался старец, — так и должен отвечать. А помышлял ли ты когда–нибудь, Димитрий, что ты не вошик, а человек, сотворенный по образу и подобию?

— Какой же я человек? — Митя почувствовал раздражение не столько от никчемного разговора с таинственным стариком, взявшимся невесть откуда, сколько от того, что никак не мог овладеть своим телом. Он давно привык к разным видам насилия, умел перемогаться и терпеть, но внезапная недвижимость, паралич мышц казались почему–то особенно унизительными. Похоже, стойкое душевное просветление влекло за собой все новые нюансы, и сейчас в тонких структурах психики возродилось то, что прежде называлось самолюбием. Знобящее и неприятное ощущение. — Какой я человек, — повторил он уныло, — когда меня все гонят, плюют в рожу, издеваются кто как хочет, а я никому не могу дать сдачи. Истопник — вот человек, а не я.

— Ты хотел бы стать таким, как Димыч?

— Такими, как он, не становятся, ими рождаются.

к — Тоже верно. — Старец расцвел в улыбке, из глаз про

лились голубые лучи, под стать мерцанию стен. — Только, Димитрий, каждый на своем месте хорош, коли помнит отца с матушкой.

— Человек! — Митя завелся, талдычил свое. — Какой я человек, если ты меня к кровати пригвоздил и я пошевелиться не могу. Вошик и есть. Зайчонок ушастый. Лягушка препарированная. Вот и все подобие.

— Преодолей, — посоветовал старец. — Возьми и преодолей.

— Как? Против лома нет приема. У меня вдобавок все лампочки закоротило. Отпусти, дедушка, не терзай понапрасну.

— Сам себя отпусти. Соберись и отпусти. Отмычка в тебе самом.

— В каком, интересно, месте? В жопе, что ли?

— Сообрази, Димитрий. Докажи, что можешь. На тебе печать проставлена. Сорви ее. Всегда помни, враг твой лишь внутри тебя.

От темных слов старца на Митю обрушилось прозрение, как ком снега с крыши. Он скосил глаза на спящую «матрешку» и мысленно со всей силой отчаяния позвал: «Проснись, Дашка, проснись! Помоги, девушка. Одолжи свою силу».