В объятиях дождя

Мисс Элла любила, сидя на перевернутом ведре, наблюдать за моими тренировками. В то лето, между школой и колледжем, я обрел собственную манеру подачи мяча. На это ушло целых полгода, но, практикуясь в амбаре, вычищая стойла в конюшне, чиня заборы, наводя порядок в оранжерее и занимаясь прочей трудовой деятельностью, я укрепил запястья, бицепсы, бедра и мышцы спины. Наконец однажды я мячом выбил кипарисовые планки в задней стене амбара. Мисс Элла поднялась на ноги, поправила платье и передник и улыбнулась.

Мой тренер в колледже рассказал всем, что я настоящий самородок. В то лето, перед отъездом в Атланту, мы повесили в амбаре сетку. В первый год обучения в Технологическом колледже я стал быстро расти. При росте шесть футов два дюйма и весе в 70 килограммов я справлялся с любой подачей и сам бил беспроигрышно. Вот тогда бейсбол и стал для меня настоящей страстью. На втором курсе колледжа я занимал ведущее место в четверке, уже забил несколько мячей на большом расстоянии, и меня направили в Омаху на международные соревнования по бейсболу. На игры прилетели мисс Элла и Мэтт. Когда я отличился в седьмой игре, то посмотрел вверх, отыскивая взглядом мисс Эллу, и узнал ее по ярко-красной шляпе. Она махала руками и улыбалась. Подобной, широкой, во все лицо, улыбки я не видывал никогда. После игры я подарил ей этот бейсбольный мяч. Тем летом меня окружали толпы поклонников, а ведь я не делал ничего такого особенного, что выделяло бы меня среди других. Просто вертелся, размахивая битой, как делал десять тысяч раз до этого. Но однажды у меня словно что-то треснуло в спине пониже пояса, и я почувствовал острую боль. Через две подачи боль распространилась вниз по левой ноге. Еще через несколько секунд я почувствовал боль в правом боку. К тому времени, как я добрался до своей комнаты, я хромал и едва передвигался. Я лег в постель и стал уверять себя, что просто растянул мышцы, но в глубине души подозревал самое плохое. На следующее утро, приняв шесть таблеток аспирина, я понял, что не смогу принять участие в состязаниях Главной лиги бейсбола.

Врач, опекавший нашу команду, сделал двенадцать рентгеновских снимков, а потом и магнитно-резонансное исследование. Когда он вышел ко мне, лицо у него было очень серьезное. Он покачал головой. Не могу пересказать всего, что он тогда говорил, но очень хорошо помню его слова: «Больше ты не сможешь играть в бейсбол».

Странно, но я помню даже запах в приемной, а пахло кукурузными палочками, потому что одна из ассистенток договаривалась о свидании, уплетая за обе щеки попкорн. Я вернулся к себе в комнату, упаковал вещи, взял билет на автобус и уехал оттуда навсегда, сделав на пути только одну остановку – чтобы купить «Спрайт». А потом продолжил свой путь на юг, чувствуя, как с каждой милей мое тело все больше деревенеет. Когда в полночь я стоял у домика мисс Эллы, то кожа моего лица стала абсолютно бесчувственной.

Хотя мисс Элла и возражала, я бросил колледж и постарался удалиться и от бейсбола, и от Уэверли. Проведя несколько дней в дороге, я снова очутился в Атланте и устроился работать в «Журнал Атланты» штатным фотографом по судебным делам. Возможно, и потому, что надеялся однажды снять Рекса в зале суда.

Вначале моя работа не обещала звездной карьеры, но я изо всех сил старался преодолеть боль от разлуки с бейсболом. Когда меня брали на работу, то задали такой вопрос: а что знает бейсболист об искусстве фотосъемки? Спасибо мисс Элле: она сохранила некоторые мои удачные снимки. Их я и продемонстрировал парню из журнала, и они, решив испытать меня в деле, зачислили в штат. Работая, я соглашался на все, а поручений было немало, поэтому я все время разъезжал по стране.

Думаю, мисс Элла, воспринимая мои путешествия, а в результате – и мое практически постоянное отсутствие – как своеобразный мятеж и зная, что мне требуется пространство и время для того, чтобы прийти в себя, легко отпускала меня. Как и Рекс, я много странствовал, а она подолгу пребывала почти в полном одиночестве, словно в тюрьме, и поэтому даже Моз узнал о ее болезни, когда она уже стала необратимой.

Я был тогда в Нью-Йорке; привез Доку негативы и занимался поисками новой фотокамеры, оформляя следующую поездку, когда однажды раздался звонок. Звонил Моз. Я вернулся в Атланту первым же самолетом и застал мисс Эллу уже в постели, закутанную в целый ворох одеял, с лицом, искаженным от боли. Я хотел отправить ее в больницу, но она лишь покачала головой. Мы с Мозом пригласили из Монтгомери лучшего онколога, но все наши усилия и старания оказались безуспешными. Метастазы пронзили все тело мисс Эллы. Врач вынул из ушей стетоскоп, закрыл свой чемоданчик и произнес самые страшные три слова, которые я когда-либо слышал: «Ей недолго осталось».