В объятиях самки богомола

У подъезда уныло стоял Вовка Гроховский, одноклассник, влюбленный в нее еще с детсадовской группы. То есть он так думал, что влюблен, потому что это было его личное дело. Потому что Вовкина любовь с ней, с Мартой, никак не соотносилась и была даже несколько для нее оскорбительна — ну что такое этот Вовка, в самом деле? Без слез не взглянешь. Долговязый, сутулый, взгляд какой-то затравленно-умоляющий. Будто она задолжала ему чего-то и никак отдавать не хотела. Ей-богу, даже смотреть на него неловко. И зачем опять к подъезду приперся?

— Привет, Марта. А я вот стою, тебя жду. Света в окнах нет, вот я и подумал, что тебя нет дома…

— Да. Железная логика у тебя, Вовка. Индукционный метод мышления, как у Шерлока Холмса, — проговорила она, проходя мимо него и не собираясь останавливаться. Сарказм в ее голосе должен был объяснить Вовке это нежелание останавливаться хотя бы на секунду.

— Марта, погоди, — услышала она за спиной, когда взялась за ручку двери подъезда. — Погоди, Марта! Я сказать хотел… Давай завтра после уроков в кино пойдем! А потом в кафе. Или сначала в кафе, потом в кино, как захочешь…

— А я ни так ни сяк не хочу, Вовка. И перестать за мной шляться, пока я окончательно не запсиховала, понял?

— Марта, ну почему? Почему, Марта?

— Да потому! — вдруг рассердилась она, разворачиваясь к нему всем корпусом. — Потому что не хочу я с тобой ходить вообще никуда, что тут непонятного? И вообще, ты отстанешь от меня когда-нибудь или нет?

— Нет, не отстану.

Вовка произнес это с таким тихим и яростным отчаянием, что она посмотрела на него сначала удивленно, а потом, выдохнув из себя удивление, заговорила с ядовитой насмешливостью, которую больше не могла в себе сдерживать. Наверное, она была слишком едкой, как щелочь, и не стоило бы, но Вовка сам виноват. Напросился.

— Да ты… Что ты о себе воображаешь вообще, а? Ты хоть в зеркало на себя смотрел когда-нибудь? Ты же!.. У тебя даже джинсов нормальных нет, и эти рубахи твои… В синюю и красную клеточку! Да с тобой идти рядом и то стыдно! Вовка, я умоляю тебя — не ходи за мной, а? Ну нет у тебя шансов, пойми!

— А если будут фирменные джинсы, я другим для тебя стану, да? — пытаясь сохранить остатки достоинства, насмешливо спросил Вовка. Хотя насмешливость его была такой горькой, что Марте стало не по себе — ведь не хотела ничего такого ему говорить, действительно сам напросился!

— Да откуда у тебя фирменные возьмутся? — вяло махнула она рукой, досадуя на себя и вмиг устав от этого дурацкого диалога.

— После школы пойду работать и куплю, — просто объяснил Вовка. — Я бы и после восьмого класса школу бросил да работать пошел, но мать не дала, она ведь одна нас воспитывает, отец давно умер. У меня еще две младшие сестренки есть…

— Вовка, мне нет дела до твоих семейных трудностей. И вообще, не в джинсах дело, это я погорячилась, извини. Просто ты мне не нравишься, вот в чем дело. Ну совсем не нравишься. Не ходи больше за мной, ладно?

Марта быстро вошла в подъезд, бегом поднялась по ступенькам на свой третий этаж, лихорадочно принялась искать ключом замочную скважину. Торопилась, будто Вовка за ней гнался. Хотя знала прекрасно, что он никогда себе такого нахальства не позволит. Войдя в квартиру, быстро скинула туфли, прошла в комнату, чуть отодвинула портьеру на окне. Вовка по-прежнему стоял у подъезда, понуро склонив голову и сунув руки в карманы дешевых «нефирменных» штанов.

Ну и пусть стоит, если нравится. Ей все равно. Если не считать досадного чувства внутри, похожего на оскорбление. Ну почему Вовка?! Почему, например, не Вадим Синицкий из параллельного класса, за которым все девчонки бегают? Или хотя бы спортсмен Рома Осипенко, у него классный мотоцикл есть.

Марта вздохнула, пошла на кухню, по пути зажигая везде свет. Не любила, когда в квартире темно. Вообще темных углов она не любила, и настольных ламп не любила, и ночников, и торшеров. Если уж выбирать состояние, то пусть будет или яркий свет, или полная тьма. Ничего среднего.

На кухонном столе была брошена записка от мамы. Именно брошена — так ей показалось. И написана второпях, на каком-то бумажном клочке — «приду поздно, поужинай и спать ложись, не жди».

Марта хмыкнула, беря двумя пальцами жалкий клочок бумаги. Ага, вот так, значит. Поужинай. Интересно, чем она должна поужинать? Может, в холодильнике что-то на ужин есть?

Она сердито рванула на себя дверцу холодильника, и та всхлипнула испуганно, виновато явив пустое нутро. Ага, щас. Поужинай-ка, дорогая доченька, чем бог послал. Старый кусок сыра, консервы противные рыбные, засохший хвост копченой колбасы с веревочкой на конце. Кастрюля с позавчерашней гречневой кашей. Или куда там — позавчерашней… Наверное, дня четыре уже стоит. Или пять. Интересно, что мама имела в виду, когда писала свое заботливое «поужинай»? Очень торопилась, наверное. На автопилоте написала. Потому что так все нормальные матери пишут в записках — «поужинай». Тоже, наверное, вообразила себя нормальной матерью.