В Обители Крыльев

Ирония ситуации заключалась в том, что о муже я старалась не вспоминать вовсе. Правда, это нередко заканчивалось неудачей: за последние пять лет я привыкла к Сухайлу настолько, что без него чувствовала себя словно без руки или ноги. Но, как уже говорилось, в те дни я нередко поддавалась отчаянию: слишком уж легко было вообразить себя обреченной остаться в пределах Обители до конца жизни (представьте, какой иронии исполнилось бы тогда сие название!) и, таким образом, не встретиться с ним никогда. Да, этих демонов можно было изгнать непреклонной волей к победе… но действовало это лишь временно, и невероятно утомляло. Уж лучше было отвлечься насущными задачами, тем, что находится рядом, не позволяя мыслям слишком забегать вперед.

Однако живя в браке, подобном нашему, когда одна из главных твоих радостей – делить с супругом интересы и знания, и не оказывать влияния друг на друга, попросту невозможно. Своими лингвистическими достижениями я целиком обязана Сухайлу: именно его теории и принципы помогли отыскать общий язык со спасительницами.

Толчком к изменению курса послужил великолепный рассвет. Разбуженная кошмарным сном (что случалось со мною нередко), я, не желая тревожить хозяек возней, тихо выскользнула за дверь, в прихожую. Естественно, с собой пришлось взять теплую одежду: в прихожей стояла такая стужа, что, забыв об осторожности, нетрудно было получить обморожение.

Надо заметить, ничто на свете не способно разбудить человека надежнее, чем беспощадная пощечина ледяного воздуха. Поскольку о сне теперь не могло быть и речи, а одевание во все необходимое потребовало стольких сил, я решила немного прогуляться.

К этому времени рассвет озарил пик горы Аншаккар, возвышавшейся в центре котловины. Большая часть Обители еще лежала во мраке, однако гора в лучах восходящего солнца сверкала, словно огромный алмаз. Глядя на нее, я вспомнила то утро, когда стояла с Томом на седловине и смотрела на запад, и поняла, отчего некоторые народы обожествляют горы. Красота Аншаккар была просто божественной – разительной, недоступной, далекой от моих тревог и забот в той же мере, как я далека от тревог и забот муравья. Карандаш и бумага, будь они в ту минуту при мне, ни за что не смогли бы передать всего ее великолепия, а масляной живописи я так толком и не освоила… но еще никогда в жизни не испытывала столь сильного желания запечатлеть открывшийся вид на холсте, пусть даже зная, что все старания будут тщетны. В тот миг, в то студеное утро, захваченной на полпути от сна к пробуждению, мне показалось, что никому на всем свете не понять, не постичь пережитого мною в Обители, не увидев этой вершины, сверкающей в лучах зари.

Ощущение вскоре прошло, но зароненная им в голову мысль осталась.

До открытия Камня с Великого Порога и последующего прорыва в расшифровке драконианской письменности мы черпали разрозненные, зачастую ошибочные сведения о цивилизации дракониан из двух источников. Первым служил фольклор – память, сохранившаяся в Писании и немногочисленных сказках, с течением времени изменившаяся до полной неузнаваемости. Вторым были материальные реликвии той эпохи: постройки, предметы и, самое главное, изображения – настенные росписи и барельефы, некогда украшавшие драконианский мир. Да, многое мы интерпретировали неверно, однако то был единственный способ, коим древние могли говорить с нами, людьми современности, сквозь время и языковой барьер.

Что, если и мне попробовать общаться с хозяевами тем же образом?

Подходящих для этого материалов, кроме нескольких клочков бумаги, сохранившихся в карманах шубы, при мне не имелось: карандаш бесследно пропал во время лавины или моих последующих блужданий. Но люди начали рисовать задолго до появления бумаги и карандашей, и я ни за что не отступила бы перед подобными мелочами.

Холстом послужила стена коровника, выбеленная изнутри известью. К тому времени, как сестры пришли задать скоту корма и почистить стойла, я изложила на ней углем свою историю, по возможности стараясь подражать стилю древних дракониан: Фу находит в долине останки замерзшего драконианина; Фу встречается со мной, Сухайлом и Томом; далее мы впятером взбираемся на седловину, где находим второй труп; ну, а затем – лавина. И в заключение: я в скорбной позе стою по одну сторону гор, а спутники в тех же позах – по другую.

К счастью, в коровнике, населенном таким множеством яков, было настолько тепло, что слезы не замерзали на щеках. Только из носа жутко текло, а носовой платок для устранения сей проблемы при мне имелся всего один, да и тот уже истерся до дыр (а клочья ячьей шерсти, надо сказать, подходят для этой цели крайне скверно).