В одном чёрном-чёрном сборнике…

Свидетелем назначили толстого Веньку, чтобы далеко не ходить. А в подружки невесты напросилась какая-то дальняя Гаррикова родственница с кукольной мордашкой, чему Венька и был несказанно рад.

За две недели до торжества Машка решилась сама себе шить свадебное платье. Несколько дней говорила только об этом, и однажды, вернувшись в мастерскую, Гаррик увидел, как она в задумчивости смотрит на шелковую белую тряпку, распластанную по полу. Все, что по Машкиному мнению, мешало, сдвинулось по углам. Мольберт с начатой картиной завалился набок, на подрамнике небрежно болталось кухонное полотенце. Над всем этим безобразием с видом творца висело задумчивое Машкино лицо. Большие портновские ножницы в ее руках выглядели очень угрожающе. Она повернула голову на скрип половиц, сверкнула на Гаррика стеклами очков:

– Как ты думаешь, если не получится, можно будет потом из этого носовых платков нашить?

Но, к огромному удивлению Гаррика, все-таки получилось. Презрительно фыркая на предостережения, что невесте самой шить платье – не к добру, Машка упорно продвигалась к цели. Она вообще была временами невероятно настойчива. Иногда до идиотизма. Расшибала лоб, опять ломилась, опять расшибала, напивалась, плакала, опять шла и опять расшибала. Гаррик не понимал. Вот, например, почему просто не купить платье? Он был на волне, «Лунный зверь» получил немыслимый ажиотаж на проходящей сейчас выставке, и другие картины активно теперь покупали. Они могли позволить себе пусть не обалденное, но просто хорошее свадебное платье. Нет же, Машка изрезала кучу ткани, сутками сидела над белыми тряпочками, разговаривать с ней в такие моменты строго воспрещалось.

Но, в общем, это были очень счастливые дни. Гаррику замечательно работалось среди тряпочного нашествия, он творил весь в белых лоскутках, которые хлопьями летели во все стороны из-под Машкиных ножниц, оседая везде, где только можно, в том числе и непосредственно на нем, Гаррике. Он чувствовал себя чуть ли не ангелом в белых пушистых облаках. На землю его опускали периодические, но смачные ругательства Машки по поводу несовершенства окружающего мира в общем, и ее, Машкиного, несовершенства, как портнихи, в частности.

Вечерами они выходили в сумеречный свет, не торопясь, прогуливались под тусклыми фонарями, загадывали желания на падающие звезды – их было особенно много в конце этого лета; о будущем, впрочем, не думали. Само образуется. Так же, как внезапно образовалось Машкино платье.

Накануне свадьбы Машка вдруг вынырнула из-под белых волн шелка, кровожадно сверкая взглядом, перекусила нитку и, задержав дыхание, прохрипела: «Готово».

Гаррик приготовился деланно закатывать глаза и бурно восхищаться, но, к его удивлению, восторг не был притворным. Машка в своем свадебном платье казалась почти красавицей. Костлявость превратилась в стройность, хилый цвет лица – в загадочную белизну. Она вообще стала таинственная, словно и не Машка вовсе, а какая-то совсем другая, незнакомая Гаррику женщина. Она прочитала это в его глазах и, удовлетворенная, пошла раздеваться. Засыпая, жених разглядывал платье, висящее на гвоздике, вбитом в стену. Оно светилось в темноте мягкой шелковой белизной, и было приятно просто смотреть на него.

Как это ни странно, ночь перед своей женитьбой Гаррик проспал как убитый. Он накануне забрал «Лунного зверя» в студию и рассматривал многочисленные предложения, не решаясь признаться даже самому себе, что не хочет продавать картину. Со зверем, затаившемся в углу, Гаррик чувствовал собственную наполненность, полотно придавало уверенности в себе и словно возносило над прочей мирской суетой.

Ничто даже не шевельнулось в нем, напоминая о грядущих великих переменах. Проснулся глубоким утром, потянулся сладко. И увидел, что Машка сидит на полу с большими ножницами в руках. Вокруг нее валялось то, над чем она две недели колдовала, умоляя стать свадебным платьем. Гаррик не то, чтобы испугался, просто удивился: «Машка, ты что?».

Машка сняла очки, посмотрела на него беспомощными близорукими глазами и тихо произнесла: «Не бывает в жизни совершенства». И замолчала, уставившись в пустоту. Крепко сжала губы, а это означало, что говорить с ней бесполезно. У Гаррика на секунду потянуло жгучей тревогой от висков к желудку, но он отогнал от себя это неясное и ненужное ему сейчас ощущение, подошел, погладил по голове, как ребенка: «Оригинально. Ладно, не хочешь, как хочешь… Надевай быстрей, хоть что-нибудь». Машка влезла в неизменные джинсы.

Свадьба получилась очень обыкновенной. Родители и гости радовались, жених и невеста недоумевали, что они вообще здесь делают. Машкины джинсы и белую школьную ленточку в пепельных прядях родственники сочли за театральную выходку: «Ну, творческие люди, понятно, оригинальничают». Справляли в отчем доме Гаррика, родители настояли: никаких ресторанов, сами все сделаем.