В одном чёрном-чёрном сборнике…

Психушка располагалась сразу в нескольких двухэтажных домиках, отгороженных от всего мира железной оградкой с пропускным пунктом, за которым маячил даже какой-то парк с густыми старыми деревьями.

Молодая врач в приемной внимательно разглядывала свои ноги в темно-бордовых высоких сапогах, когда они вошли. Она только посмотрела на Машку, улыбка тут же озарила ее накрахмаленное, как белый халат, лицо, приветливо кивнула:

– Добро пожаловать… как вас зовут?

Машка, не реагируя на ее слова, уставилась на все те же темно-бордовые сапоги.

– Мария Васильевна, – торопливо сообщил Гаррик, испытывая неловкость за Машкину безучастность.

– Так, значит, добро пожаловать, Мария Васильевна, – нисколько не смутившись, еще шире расплылась в улыбке молодая накрахмаленная докторша.

5

Недели две Гаррику не давали увидеться с Машкой. Говорили, что в отделении карантин. Он приходил к плотно закрытой двери, стучал в окошечко, передавал пачку печенья и пакет молока, больше ничего не мог придумать. Потом увидел, как вывели на прогулку из соседнего с Машкой домика группу душевнобольных мужиков, мужики жадно курили. На следующий день он принес блок любимых Машкиных сигарет.

Казалось, что он никогда больше не увидит жену, связывало его с ней только это зелененькое безличное и безразличное окошечко, куда, как в темную дыру, без ответа пропадало все, что он приносил. Но недели через две на робкий стук Гаррика окошечко не открылось, но распахнулась дверь, приземистая старушка внимательно изучила его паспорт и кивнула в сторону выкрашенного светлым коридора – проходи.

Гаррик очутился в небольшой комнате с решетками на окнах. На деревянных вокзальных лавках сидела пара. По всей видимости, мать и сын лет двадцати. Женщина настойчиво пихала в молодого человека что-то из вкусно пахнущих домашней едой баночек. Сын ел безучастно, но с аппетитом. «А я ничего толкового так и не принес за эти две недели, – сразу как-то расстроился Гаррик. – Надо было хоть куриный бульон сварить». Мама Гаррика считала куриный бульон панацеей от всех болезней.

Дверь чуть скрипнула, и в сопровождении шустрого молодого санитара вошла Машка. Попыталась улыбнуться Гаррику, но скривилась, чуть не заплакала и прекратила эти неуклюжие попытки. Села рядом с ним, они молчали, не зная, о чем говорить. Гаррик судорожно вспоминал хоть какую-нибудь новость, которая могла бы заинтересовать Машку, и злился на себя, что ничего не может придумать. Внезапно заговорила Машка:

– Мне здесь лекарство дают, – произнесла она жалобно. – Хорошее лекарство. Мне от него спокойно становится. Я, наверное, скоро поправлюсь, Славик…

Она вопросительно посмотрела на него.

– Конечно, – бодро начал Гаррик, сам чувствуя фальшь в своем жизнерадостном голосе. – Вот поправишься, вернемся домой, заживем как прежде. Хочешь, я тебе стиральную машину куплю? – брякнул он, уже понимая, что несет совсем не нужное.

Но Машка подхватила послушно:

– Да, скоро я вернусь, и заживем…

– Я окна помыл, Маш. Твои дурацкие занавесочки повесил, те, с рюшечками. Которые ты хотела повесить, а я не дал.

– Занавесочки?

– Ну да. Те, которые ты мне на 23 февраля подарила, – пояснил зачем-то Гаррик.

– Занавесочки… Не надо занавесочки, они пошлые, ты прав. И Он прав. И вот не надо мне стиральную машину, пожалуйста, не надо мне ее, я обойдусь, не хочу стиральную машину…

Ее голос сорвался.

– Только, Славик, ты, пожалуйста, убей его. Тогда все будет как прежде, – Машка чуть шевелила губами, ее последние слова Гаррик расслышал с трудом. Почему-то оглядываясь и тоже переходя на шепот, спросил:

– Машка, кого – его?

Мама на секунду прекратила вталкивать в сына запасы продовольствия, и оба они обернулись на Машку и Гаррика. Женщина с любопытным ужасом, молодой человек – с пониманием. Гаррику стало неуютно, захотелось тут же встать и уйти.

– Нет, Славик, я не могу, не могу назвать его по имени. Он придет и заберет меня. Опять ворвется в голову, Славик. Не вернусь, пока он в доме. Он и тебя убьет, – Машка уже почти кричала, выкатив в ужасе глаза. – Хотя он так любит тебя, так любит, но он убьет тебя, Слава. Я уже мертвая, неужели ты не видишь? Ничего не будет как раньше, Славик, не бывает у мертвых как раньше…

Уже бежал невысокий санитар из-за угла, туша на бегу сигарету. Он уводил Машку, обхватив ее тело в синем тренировочном костюме, сразу поникшее, ставшее безвольным тело. Гаррик смотрел вслед, и ужас раздирал его душу.

Потом жизнерадостная накрахмаленная докторша зачем-то рассказывала Гаррику, что по статистике будущие шизофреники, как правило, рождаются на стыке зимы и весны.

– То есть в период марта-апреля, – пояснила она. – Когда родилась Мария?

В кабинете было жарко натоплено, и на докторше в этот раз красовались бежевые классические туфли на высоких каблуках. Сапоги, сморщившись, опали в углу у батареи.

Гаррик умом понимал, что жарко, но все равно ежился от внутреннего холода.

– Кажется, 31 марта. Нет, точно 31 марта…

– Вот видите, – покачала головой докторша, имени которой Гаррик сейчас вспомнить не мог. – Она тоже попадает в эту статистическую группу.