В одном лице

Он был заметно выше большинства своих противников; в первом раунде он зачастую побеждал по очкам и сохранял преимущество после второго — и вот тут он начинал уставать. В третьем раунде для Делакорта наступал момент расплаты за поддержание веса.

Каждый матч Делакорта завершался тем, что он отчаянно пытался сохранить ежесекундно убывающее преимущество. Он уклонялся от противника, он сбегал с мата; ему все тяжелее было держаться на ногах. Голова Делакорта повисала, язык высовывался из уголка приоткрытого рта. Если верить Киттреджу, бензин у Делакорта стабильно кончался в третьем раунде; матч для него всегда длился на пару минут дольше, чем нужно.

— Держись, Делакорт! — неизменно кричал кто-нибудь из зрителей; вскоре все мы начинали скандировать этот призыв.

— Дер-жись! Дер-жись! Дер-жись!

В этот момент мы с Элейн переключали внимание на тренера борцовской команды — сурового старика с кривым носом и ушами, напоминавшими цветную капусту. Почти все называли тренера Хойта по имени — Херм.

Когда в третьем раунде Делакорт начинал умирать, Херм Хойт брал полотенце из стопки на скамье команды, ближайшей к судейскому столу. Тренер Хойт всегда садился рядом с полотенцами, как можно ближе к судьям.

Пока Делакорт старался «продержаться» еще немного, Херм разворачивал полотенце; он был кривоногим, как многие старые борцы, и когда он вставал со скамьи, казалось (на какую-то секунду), что он готовится придушить этим полотенцем умирающего Делакорта, но вместо этого он натягивал полотенце себе на голову. Тренер Хойт заворачивался в полотенце, будто в капюшон; из-под полотенца он следил за последними истекающими секундами Делакорта, поглядывая на часы и на судью (который в эти убывающие секунды третьего раунда обычно сначала выносил Делакорту предупреждение, а затем штрафовал его за уклонение от боя).

Зрелище медленного умирания Делакорта было для меня невыносимо, и я смотрел на Херма Хойта, который тоже по-своему умирал под полотенцем — одновременно от ярости и сочувствия. Я и Тому Аткинсу посоветовал смотреть лучше на старого тренера, чем на долгую агонию Делакорта, поскольку Херм Хойт раньше, чем кто-либо другой (включая самого Делакорта), понимал, продержится ли Делакорт и победит или все-таки наконец умрет и проиграет.

В ту субботу, пережив очередной околосмертный опыт, Делакорт продержался и победил. Он сошел с мата и рухнул на руки Херму Хойту. Старый тренер сделал то же, что делал всегда — независимо от того, побеждал Делакорт или проигрывал. Он накрыл голову Делакорта полотенцем, и тот, шатаясь, проковылял к скамье своей команды, где и остался сидеть, всхлипывая и хватая ртом воздух.

— В кои-то веки Делакорт не полощет и не сплевывает, — саркастично заметил Аткинс, но я в это время смотрел на мисс Фрост, и неожиданно она тоже взглянула на меня и улыбнулась.

Ее улыбка была непринужденной, без следа смущения, и вдобавок она помахала мне, легонько пошевелив пальцами руки. Я тут же понял: мисс Фрост с самого начала знала, что я буду здесь, и ждала этого.

Ее улыбка и приветствие выбили меня из колеи, и я испугался, что лишусь чувств и проскользну под перилами; я представил, как падаю с дорожки в зал. Скорее всего, жизни такое падение не угрожало; дорожка была не так уж высоко. Но было бы унизительно шлепнуться на мат или приземлиться на голову кому-нибудь из борцов.

— Том, мне что-то нехорошо, — сказал я Аткинсу. — Голова немного кружится.

— Я тебя держу, Билл, — сказал Аткинс, обнимая меня. — Просто пару минут не смотри вниз.

Я продолжал смотреть в дальний конец зала, где стояла трибуна, но мисс Фрост снова переключила внимание на борьбу; начался следующий матч, а Делакорт все еще исходил всхлипами и вздохами, от которых его голова подпрыгивала под полотенцем.

Тренер вернулся на скамью и снова сел рядом со стопкой чистых полотенец. Я увидел Киттреджа, который уже разминался; он стоял позади скамьи, покачиваясь на мысках и поворачивая голову из стороны в сторону. Киттредж разогревал шею, но при этом не сводил взгляда с мисс Фрост.

— Я в порядке, Том, — сказал я, но его рука оставалась у меня на плечах еще несколько секунд; я успел досчитать до пяти, прежде чем Аткинс убрал руку.

— Надо бы нам вместе поехать в Европу, — сказал я Аткинсу, но сам продолжал наблюдать за Киттреджем: теперь он прыгал через скакалку. Киттредж никак не мог отвести глаз от мисс Фрост; он продолжал таращиться на нее, ритмично подпрыгивая и не меняя скорости вращения скакалки.

— Смотри, Билл, кого она теперь очаровала, — с обидой в голосе сказал Аткинс.

— Знаю, Том, — я его вижу, — сказал я. (Киттредж и мисс Фрост вместе — было ли это моим худшим кошмаром или тайной фантазией?)

— Мы поедем в Европу этим летом — я тебя правильно понял, Билл? — спросил меня Аткинс.

— А почему бы нет? — я постарался, чтобы это прозвучало небрежно. Я все еще наблюдал за Киттреджем.

— Если твои и мои родители разрешат — мы ведь можем их попросить, да? — сказал Аткинс.

— Все в наших руках, Том, — мы должны объяснить им, что для нас это важно, — сказал я ему.