В одном лице

— Похоже, если мы все же собираемся ставить Ибсена, нам понадобится либо Нора, либо Гедда, — сказал Ричард Нильсу.

— Но как же листы! Они уже переменяют цвет; они будут осыпаться! — воскликнул Боркман. — Сезон умирания уже наступил!

Не так-то просто было его понять: ясно было только, что его ненаглядный Ибсен и прыжки во фьорды каким-то образом связаны с серьезной драмой, которую мы всегда ставили осенью, — и с так называемым сезоном умирания, когда неотвратимо опадают листы.

Конечно, теперь я понимаю, каким невинным было то время — и сезон умирания, и вся эта сравнительно немудрящая пора моей жизни.

Глава 2. Влюбленности в неподходящих людей

Сколько же времени прошло с той неудавшейся раздачи ролей, прежде чем моя мать и Ричард Эбботт начали встречаться? «Зная Мэри, готова спорить, что они сразу же занялись этим», — как-то раз заметила тетя Мюриэл.

Мама отважилась оставить родной дом лишь однажды: она отправилась в колледж (никто и никогда не рассказывал, куда именно), но вскоре бросила учебу. Удалось ей разве что забеременеть; она не окончила даже курсы секретарей! Вдобавок к этому нравственному и образовательному фиаско она сама и ее почти незаконнорожденный сын вынуждены были четырнадцать лет носить фамилию Дин — по-видимому, для соблюдения внешних приличий.

Мэри Маршалл Дин больше не решалась покидать дом; мир слишком глубоко ранил ее. Она осталась жить с моей бабушкой — неизменным источником пренебрежительных и шаблонных замечаний, — которая относилась к паршивой овечке столь же неодобрительно, как и надменная тетя Мюриэл. Только у дедушки Гарри всегда находилось доброе и ободряющее слово для его «малышки», как он звал мою мать. Он обращался к ней с особенной интонацией и, кажется, считал, что мама еще не до конца оправилась от случившегося. Я восхищался дедом — он не только старался поддержать мамину то и дело падающую уверенность в себе, но и мне частенько поднимал настроение, когда я в этом нуждался.

Помимо исполнения обязанностей суфлера в театре Ферст-Систер мама работала секретарем на лесопилке и лесном складе; владелец и управляющий (то есть дедушка Гарри) предпочел закрыть глаза на то, что курсы секретарей мама так и не окончила, — его вполне устраивали ее навыки машинистки.

Должно быть, о моей матери поговаривали за ее спиной — работники лесопилки, я имею в виду. Мужчины отпускали замечания отнюдь не о скорости ее печати, но готов поспорить, что они всего лишь повторяли услышанное от жен и подружек. Конечно, работники отмечали, что моя мать хороша собой, но я уверен, что источником слухов о Мэри Маршалл Дин, ходивших на лесопилке — и, что гораздо хуже, в лагерях лесорубов, — были их вторые половины.

Я говорю «гораздо хуже», потому что за лагерями лесорубов присматривал Нильс Боркман; конечно, без травм на этой работе никогда не обходилось, но не были ли причиной некоторых «происшествий» неосторожные замечания в адрес моей матери? На складе леса тоже время от времени происходили несчастные случаи — и порой я готов был биться об заклад, что пострадавшим оказывался как раз тот парень, который повторял слова своей жены или подружки о моей матери. (Ее так называемый муж не особенно-то рвался на ней жениться; вместе они не жили, расписались там они или нет, и у этого парнишки не было отца — думаю, о маме говорили что-нибудь в таком роде.)

Дедушка Гарри никогда не отличался боевым характером; я догадываюсь, что Нильсу Боркману не раз приходилось вставать на защиту своего друга и партнера — и его дочери.

— Эх, Нильс, теперь он не сможет работать месяца полтора — со сломанной-то ключицей, — иногда выговаривал ему дедушка Гарри. — Каждый раз, когда ты, по твоему выражению, вправляешь кому-нибудь мозги, мы вынуждены выплачивать компенсацию!

— Мы можем себе позволить выплатить компенсацию, Гарри, — а он раз-другой будет думать, что говорит, — обычно отвечал на это Нильс.

— «В другой раз», Нильс, — мягко поправлял старого друга дедушка Гарри.

В моих глазах мама была не просто на пару лет младше своей вредной сестры Мюриэл; из них двоих мама была намного красивее. И не важно, что у нее не было внушительной груди и звучного голоса старшей сестры. Мэри Маршалл Дин была в целом лучше сложена. Мне чудилось в ней что-то азиатское: у нее была миниатюрная фигурка, миндалевидное лицо и необыкновенно большие (и широко поставленные) глаза, не говоря уже об удивительно маленьком ротике.

«Золотко» — так окрестил ее Ричард Эбботт, когда они начали встречаться. И так он с тех пор ее и звал — не Мэри, а просто Золотко. Имя прижилось.

Сколько же прошло с того дня, как они начали встречаться, до момента, когда Ричард Эбботт обнаружил, что у меня нет собственной библиотечной карточки? (Не так уж много; я помню, что стояла ранняя осень, листья еще только начали желтеть.)