В одном лице

— Не беспокойся, Билл, — неожиданно сказал мне Нильс Боркман. — Я разряжаю винтовки! Я держу пули в секрете!

— España, — повторила Элейн. — Это такая гейская штука, Билли? — прошептала она мне.

— Нет, — сказал я.

— Ну ты мне покажешь, да? — спросила Элейн. Я знал, что главное — не дать ей заснуть, пока мы не доберемся до Бэнкрофт-холла.

— Я тебя люблю, — сказал я дедушке Гарри, обнимая его.

— А я тебя

люблю, Билл! — сказал мне Гарри, обнимая меня в ответ. (Моделью для его фальшивой груди, похоже, послужила дама с объемами тети Мюриэл, но я не стал говорить об этом дедушке.)

— Ты мне ничего не должна, Элейн, — сказал я ей, когда мы выходили из дома на Ривер-стрит.

— Не прощайся с моими родителями, Билли — и вообще не приближайся к моему папе, — сказала мне Элейн. — Если только не хочешь услышать о новых жертвах — если только ты не готов выслушать еще пару-тройку долбаных некрологов.

После вестей о Тробридже я и правда не был готов узнать о новых жертвах войны. Я даже не пожелал доброй ночи миссис Хедли, поскольку видел, что мистер Хедли отирается поблизости.

— España, — сказал я тихо сам себе, помогая Элейн преодолеть три лестничных пролета в Бэнкрофт-холле; хорошо, что не пришлось тащиться в ее спальню на долбаном пятом этаже.

Пока мы дрейфовали по коридору третьего этажа, я, должно быть, снова тихо произнес «España» — а может, не так уж тихо, поскольку Элейн услышала меня.

— Я немножко беспокоюсь о том, что за минет такой эта «España». Ничего жесткого, правда, Билли? — спросила меня Элейн.

В коридоре стоял мальчик в пижаме — совсем малыш, с зубной щеткой в руке. Судя по его испуганному лицу, он не знал, кто мы такие; зато он ясно расслышал, как Элейн спрашивала про испанский минет.

— Мы просто дурака валяем, — сказал я малышу. — Ничего жесткого! Никакого минета! — сказал я Элейн и мальчику в пижаме. (С этой своей щеткой он, конечно, напомнил мне Тробриджа.)

— Тробридж мертв. Ты знала Тробриджа? Его убили во Вьетнаме, — сказал я Элейн.

— Не помню я никакого Тробриджа, — сказала Элейн; как и я, она не могла отвести глаз от мальчика в пижаме. — Ты плачешь, Билли, — перестань, пожалуйста, — сказала Элейн. Мы привалились друг к дружке, и мне наконец удалось открыть дверь в безмолвную квартиру Ричарда. — Не волнуйся, он плачет, потому что у него мама только что умерла. С ним все будет в порядке, — сказала Элейн мальчику с щеткой. Но когда-то я видел Тробриджа, стоявшего на том же самом месте, и, быть может, теперь я предвидел новые жертвы; быть может, я представлял себе все потери, что ждали меня в не таком уж отдаленном будущем.

— Билли, Билли, прошу тебя, перестань плакать, — уговаривала меня Элейн. — Что значит «никакого минета»? Думаешь, я блефую

? Ты же меня знаешь, Билли, — я теперь не блефую. Я уже больше не блефую, Билли, — бормотала она.

— Мой отец жив. Он живет в Испании, и он счастлив. Больше я ничего не знаю, Элейн, — сказал я ей. — Мой отец, Фрэнни Дин, живет в Испании — España.

Но больше я ничего сказать не успел. Пока мы ковыляли по гостиной, Элейн сбросила пальто; когда мы добрались до спальни, она стряхнула с себя туфли и юбку, и теперь старалась расстегнуть пуговицы на блузке — когда, на другом уровне своего полусонного сознания, Элейн заметила мою детскую кровать и бросилась на нее.

Опустившись на колени рядом с кроватью, я понял, что Элейн вырубилась — она лежала неподвижно, пока я снимал с нее блузку и расстегивал стеснявшее ее ожерелье. Я уложил ее в постель в трусах и лифчике и привычно угнездился в маленькой кровати рядом с ней.

— España, — прошептал я во тьме.

— Ты мне покажешь, да? — пробормотала во сне Элейн.

Я провалился в сон, размышляя, почему никогда не пытался разыскать отца. Какая-то часть меня пыталась рационализировать: если он мной интересуется, пусть сам меня разыщет, думал я. Но, по правде сказать, у меня и так был чудесный отец; мой отчим, Ричард Эбботт, был лучшим, что случилось со мной в жизни. (Мама никогда не была счастлива, но Ричард все же был лучшим, что случилось и в ее жизни; с Ричардом она могла бы обрести счастье.) Может быть, я никогда не пытался разыскать Фрэнни Дина, потому что для меня это означало бы предать Ричарда.

«Как ты там, Жак Киттредж?» — написал Ракетка; конечно, засыпая, я думал и об этом тоже.

Глава 12. Море эпилогов

Возвещают ли эпидемии о своем прибытии или же обрушиваются как снег на голову? Я получил два предостережения; но тогда они показались мне простыми совпадениями — и я не внял им.

Прошло несколько недель после смерти мамы, прежде чем Ричард Эбботт снова заговорил. Он продолжал вести уроки в академии — хотя читал материал скорее на автопилоте. Ричарду удалось даже поставить пьесу — но ему нечего было сказать тем, кто любил его.

Стоял апрель того же (семьдесят восьмого) года, когда Элейн позвонила мне и сообщила, что Ричард заговорил с ее матерью. Я набрал номер миссис Хедли сразу же после звонка Элейн.