В одном лице

Миссис Хедли, как всегда, была права, но для нас с Элейн этот год оказался не таким уж плохим. Я использовал фотографию переодетых Делакорта и Киттреджа вместо закладки в той книге, которую читал в данный момент, и оставлял книгу валяться на обычных местах — на ночном столике с моей стороны кровати; на кухонной стойке рядом с кофеваркой; в маленькой захламленной ванне, где она могла бы подвернуться Элейн под руку. Ну что ж, у Элейн было очень слабое зрение.

Прошел почти год, прежде чем Элейн наконец увидела эту фотографию; она вышла из ванной, голая, с фотографией в одной руке и книгой, которую я тогда читал, в другой. На ней были очки, и в следующую секунду она запустила в меня книгой!

— Почему ты просто не показал мне ее, Билли? Я уже несколько месяцев назад поняла, что это Делакорт, — сказала мне Элейн. — Я думала, что второй ребенок просто девочка!

— Quid pro quo, — сказал я своей дорогой подруге. — У тебя тоже есть что мне рассказать, правда?

Теперь, задним числом, легко понять, что в Сан-Франциско у нас все могло бы сложиться иначе, если бы мы сразу рассказали друг другу то, что узнали о Киттредже, но живешь в тот момент, когда живешь — когда что-то происходит с тобой прямо сейчас, невозможно увидеть всю картину.

На фотографии Киттредж не выглядел — как, предположительно, сказала Элейн его мать — «болезненным маленьким мальчиком», он (или та симпатичная девочка на картинке) не был похож на «неуверенного в себе» ребенка, как якобы сказала миссис Киттредж. Непохоже было, что к этому ребенку «цепляются другие дети, особенно мальчики», как якобы вспоминала эта ужасная женщина.

— Но миссис Киттредж тебе так сказала, да? — спросил я.

— Не совсем, — промямлила Элейн.

Еще труднее было поверить в то, что Киттредж «когда-то боялся девочек», не говоря уже о том, что миссис Киттредж соблазнила сына, чтобы тот набрался самоуверенности, — и я никогда не верил в эту историю до конца, напомнил я Элейн.

— Это правда произошло, Билли, — тихо сказала Элейн. — Просто мне не понравилась причина, и я изменила причину, по которой она это сделала.

Я рассказал Элейн, как Киттредж крал одежду миссис Делакорт; я рассказал ей, как Делакорт перед смертью едва слышно воскликнул, явно имея в виду Киттреджа: «Ему всегда было мало просто приспособиться!».

— Мне не хотелось, чтобы ты простил его или сочувствовал ему, Билли, — сказала Элейн. — Я ненавидела его за то, как легко он сплавил меня своей матери; я не хотела, чтобы ты жалел его. Я хотела, чтобы и ты его ненавидел.

— Я и так его ненавижу, Элейн, — сказал я.

— Да, но это не единственное твое чувство к нему, и я это знаю, — сказала она.

Миссис Киттредж действительно соблазнила сына, но причиной была не реальная или воображаемая нехватка уверенности в себе. Киттредж всегда был уверен в себе — даже (и сильнее всего) в своем желании быть девочкой. Его тщеславная и запутавшаяся мать соблазнила его, поддавшись самому распространенному и поразительному заблуждению из всех, с которыми сталкиваются юные геи и бисексуалы — хотя обычно все же не со стороны матерей. Миссис Киттредж была уверена, что ее сыну нужен всего лишь положительный сексуальный опыт с женщиной — и он, конечно же, образумится!

Сколько геев и бисексуалов хоть раз в жизни слышали эту хренотень? Всегда найдется кто-нибудь, истово верующий, что стоит нам один раз «нормально» потрахаться — и мы не сможем даже помыслить о сексе с мужчиной!

— Надо было рассказать мне, — сказал я Элейн.

— Надо было показать мне фотографию, Билли.

— Да, надо было, нам обоим «надо было».

Том Аткинс и Карлтон Делакорт видели Киттреджа, но как давно — и где? Нам с Элейн было ясно только, что Аткинс и Делакорт видели Киттреджа в виде женщины.

— И хорошенькой, готова поспорить, — сказала мне Элейн. Аткинс сказал, что Киттредж был прекрасен.

Нам с Элейн и так непросто давалась жизнь в Сан-Франциско. А теперь, когда мысли о Киттредже вернулись к нам — в том числе мысли о том, как он выглядит в виде женщины, — мы уже не могли оставаться в Сан-Франциско — и оставаться вместе.

— Только не звони Ларри — пока не надо, — сказала Элейн.

Но я все же позвонил Ларри; мне просто захотелось услышать его голос. К тому же Ларри знал все обо всех; если в Нью-Йорке сдают квартиру, Ларри будет знать, где и кто сдает.

— Я найду тебе жилье в Нью-Йорке, — сказал я Элейн. — Если не получится найти две квартиры в Нью-Йорке, попробую пожить в Вермонте — ну, знаешь, просто попробую.

— Билли, в твоем доме нет никакой мебели, — указала мне Элейн.

— Э-э, ну…

Вот тогда я и позвонил Ларри.

— Я немного простудился — ничего страшного, Билл, — сказал Ларри, но я слышал, как он кашляет и как старается сдержать кашель. Этот сухой кашель при ПЦП не был болезненным; он не был таким, как при плеврите, и мокроты тоже не было. При пневмоцистной пневмонии главную угрозу представляло затрудненное дыхание и лихорадка.

— Сколько у тебя Т-лимфоцитов? — спросил я его. — Когда ты собирался сказать мне? И не морочь мне голову, Ларри!