В одном лице

Теперь, оглядываясь назад, легко понять, как я себя выдал. Раньше у меня не было привычки принимать душ и бриться перед тем, как я уходил в библиотеку по вечерам. Хотя я не говорил матери и Ричарду, в какую библиотеку собираюсь, наверное, нужно было догадаться забрать с собой «Комнату Джованни». (Я оставил книгу под подушкой вместе с лифчиком Элейн, потому что не собирался пока возвращать ее. Я хотел одолжить ее Тому Аткинсу, но только после того, как посоветуюсь на этот счет с мисс Фрост.)

— Хорошо выглядишь, Билли, — прокомментировала мама, когда я выходил из квартиры. Она почти никогда не делала мне комплиментов насчет внешности; хотя раньше она то и дело повторяла, каким красивым я стану, последние пару лет я и этого от нее не слышал. Кажется, по мнению мамы, я уже выглядел слишком хорошо, поскольку слово хорошо от нее прозвучало как-то нехорошо.

— Ты в библиотеку, Билл? — спросил меня Ричард.

— Точно, — сказал я.

Глупо было не взять с собой домашнее задание по немецкому. Из-за Киттреджа я практически не расставался со своими Гёте и Рильке. Но тем вечером моя сумка для книг была почти пустой. Я взял с собой один из своих писательских блокнотов — и все.

— Слишком хорошо выглядишь для библиотеки, Билли, — сказала моя мама.

— Не могу же я разгуливать по городу, как тень Лира, — сказал я им обоим. Я просто кривлялся, но теперь я понимаю, что не очень-то мудро было демонстрировать Ричарду Эбботту и маме мою свежеобретенную уверенность в себе.

Лишь немногим позже в тот вечер — я уверен, что я еще сидел в комнате с ежегодниками в библиотеке академии, — Киттредж заявился в Бэнкрофт-холл в поисках меня. Дверь открыла моя мама, но я уверен, что когда она увидела, кто пожаловал, она не пригласила Киттреджа войти.

— Ричард! — наверное, позвала она. — Жак Киттредж пришел!

— Я надеялся перемолвиться словечком со знатоком немецкого, — обворожительно сказал Киттредж.

— Ричард! — наверное, снова позвала моя мама.

— Иду, Золотко! — вероятно, ответил Ричард. Квартирка у нас была небольшая; хотя мама не собиралась разговаривать с Киттреджем, я уверен, что она слышала каждое слово из их диалога с Ричардом.

— Боюсь, что знатока немецкого тебе придется поискать в библиотеке, Жак, — сказал Киттреджу Ричард.

— В которой библиотеке? — спросил Киттредж. — Этот грамотей занимается сразу в обеих. Прошлым вечером он засиделся в городской библиотеке — ну, знаете, в публичной.

— Что Билли делать в публичной библиотеке, Ричард? — должно быть, спросила моя мама. (Или, по крайней мере, подумала; может, она задала этот вопрос, когда Киттредж ушел.)

— Видимо, мисс Фрост иногда еще советует ему, что почитать, — вероятно, ответил Ричард Эбботт.

— Мне пора, — сказал, наверное, Киттредж. — Передайте знатоку немецкого, что я неплохо справился с тестом — это моя лучшая оценка за все время. Скажите ему, что он попал в точку с этим «страсть приносит страдания». И даже верно угадал «ужасного ангела» — с этим выражением я тоже справился.

— Передам, — должно быть, ответил Ричард. — Ты справился со «страсть приносит страдания» и с «ужасным ангелом» тоже разобрался. Обязательно ему скажу.

К тому времени мама, вероятно, уже нашла у меня в спальне библиотечную книгу. Она знала, что я храню лифчик Элейн под подушкой; спорить готов, первым делом она туда и заглянула.

Ричард Эбботт был эрудированным человеком; возможно, он слышал что-то о «Комнате Джованни». Конечно, мои тетради по немецкому — неизменные Гёте и Рильке — тоже лежали в спальне на видном месте. Чем бы и в какой бы библиотеке я ни занимался, это явно не был немецкий. А в несравненный роман мистера Болдуина были вложены мои записи — в том числе, конечно, и цитаты из «Комнаты Джованни». Разумеется, там был и «дурной запах любви», и та фраза, которая неизменно приходила мне в голову, когда я думал о Киттредже: «В моем мозгу отчаянно билось: „Нет! нет!“, но тело мое сокрушенно твердило: „Да! да! да!“».

Киттредж, наверное, давно уже покинул Бэнкрофт к тому моменту, как мама и Ричард сделали свои выводы и оповестили остальных. Может, не миссис Хедли — то есть не в первую очередь, — но точно мою любопытную тетю Мюриэл и многострадального дядю Боба, и, конечно, бабушку Викторию и самого известного исполнителя женских ролей в Ферст-Систер, дедушку Гарри. Все они, вероятно, вывели свои заключения и даже набросали примерный план действий, пока я все еще сидел в комнате с ежегодниками; к тому моменту, как они окончательно разработали план нападения, я, скорее всего, уже был на пути в городскую библиотеку, куда и добрался незадолго до закрытия.