В одном немецком городке

– Вы верующий, христианин, Гонт, и лучше меня знаете о кознях дьявола. Мелкие проступки влекут за собой крупные. Сегодня вы украдете яблоко, завтра угоните грузовик. Вы-то знаете, как это бывает, Гонт. Что еще он рассказывал о себе? Может, были еще какие-нибудь воспоминания детства?

Он нашел нож для разрезания бумаги – тонкий серебряный нож с широкой плоской ручкой и при свете настольной лампы принялся разглядывать выгравированную надпись.

– «Л. Г. от Маргарет». Что это за Маргарет, хотелось бы мне знать?

– В первый раз про нее слышу.

– Он был когда-то помолвлен. Вы об этом знали?

– Нет, не знал.

– Мисс Айкман, Маргарет Айкман. Вам это что-нибудь говорит?

– Нет.

– А про свою службу в армии он что-нибудь рас сказывал?

– Он очень любил армию. Говорил, что в Берлине частенько ходил смотреть, как кавалеристы берут препятствия. Очень это любил.

– Он ведь служил в пехоте, так?

– По правде говоря, не знаю.

Тернер положил нож рядом с синей книжкой-календарем, еще что-то отметил в своем блокноте и взял со стола небольшую жестянку с голландскими сигарами.

– Курил?

– Любил выкурить сигару, это верно. Ничего, кроме сигар, не признавал. И при этом, заметьте, всегда носил с собой сигареты. Но я-то видел: сам курил только сигары. Кое-кто жаловался, я слыхал. Насчет сигар. Им не нравилось. Но Лео тоже с места не сдвинешь, если уж он чего захочет.

– Давно вы в посольстве, Гонт?

– Пять лет.

– Он с кем-то подрался в КЈльне. Это уже на вашей памяти?

Гонт заколебался.

– Удивительно, скажу я вам, как тут умеют прятать концы в воду. Есть такие слова: «Должен знать». У вас тут их понимают по-особому. Знают все, кроме тех, кто должен знать. Так что же все-таки тогда произошло?

– Не знаю. Говорят, ему поделом досталось. Я слыхал от моего предшественника. Однажды принесли Лео в та ком виде, что родная мать не узнала бы. Так ему и надо, сказали. Вот что рассказывали моему предшественнику. Учтите, Лео мог и на рожон полезть – что верно, то верно.

– Кто? Кто сказал это вашему предшественнику?

– Не знаю, не спрашивал. Не хотел совать нос в чужие дела.

– Он часто дрался?

– Нет.

– Может, там была замешана женщина? Скажем, Маргарет Айкман?

– Не знаю.

– Тогда почему вы говорите, что он мог полезть на рожон?

– Не знаю,– ответил Гонт, снова колеблясь между подозрительностью и врожденной тягой к общению.– Вот вы, например, почему лезете на рожон? – пробормотал он, переходя в нападение, но Тернер игнорировал это.

– Правильно. Никогда не суй нос в чужие дела. Ни когда не доноси на ближнего. Это неугодно богу. Я преклоняюсь перед людьми, которые не отступают от своих принципов.

– Мне все равно, что он сделал,– продолжал Гонт, постепенно обретая мужество.– Он – неплохой человек. Немного резковат, пожалуй, но так оно и должно быть – он ведь не англичанин, а с континента. И все же не настолько он плох.– Гонт указал рукой на стол и выдвинутые ящики.

– Так можно сказать о каждом. Понятно? Нет людей, которые были бы настолько плохи… Так чему же он выучился, когда был малышом? Скажите мне. Чему он научился, сидя на дядюшкиных коленях?

– Он говорит по-итальянски,– вдруг сказал Гонт, будто кинул козырную карту, которую все время придерживал.

– Правда?

– Да, научился в Англии. В сельской школе. Другие ребята с ним не разговаривали, потому что он немец, тогда он стал уезжать на велосипеде к военнопленным-итальянцам и разговаривать с ними. И с тех пор знает итальянский – выучил его навсегда. У него отличная память, скажу я вам. Он наверняка помнит каждое слово, которое хоть раз услышал.

– Здорово!

– Он мог стать настоящим ученым, имей он ваши возможности.

Тернер озадаченно посмотрел на него.

– Кто сказал вам, черт подери, что у меня были какие– то возможности?

Он выдвинул еще один ящик. Там лежал всевозможный хлам, какой неизбежно накапливается у каждого, в любом столе любого учреждения: машинка для сшивания бумаг, карандаши, клейкие ленты, иностранные монетки, использованные железнодорожные билеты.

– Как часто собирался хор, Гонт? Раз в неделю, кажется? Сначала миленькая такая репетиция, потом молитва, а после нее вы вместе забегали в придорожный бар вы пить стаканчик пива, и он вам рассказывал о себе. Потом, наверно, устраивались поездки за город. Для спевок. Мы все это любим, верно? Что-нибудь такое коллективное и в то же время духовное – спевки, всякие там комиссии, хоры. И Лео в этом участвовал, верно? Знал всех и каждого, всем сочувствовал в их маленьких огорчениях, подбадривал, держал за ручку. Словом, как говорится, настоящая душа общества.