В одном немецком городке

– Вот и я так подумал,– признался Тернер, и они снова помолчали.– Словом, вы ответили, что согласны взять его?

– Нет, я сказал правду. Сказал, что Гартинг мне не нужен.

– Не нужен? Вы сказали это Брэдфилду?

– Не нажимайте на меня. Брэдфилд прекрасно знал, что мне никто не нужен. Во всяком случае, для уничтожения устаревших дел. Я зашел в министерский архив, когда был в Лондоне, и поговорил там. Это было в ноябре прошлого года, когда началась вся эта чехарда с Карфельдом. Я сказал, что меня беспокоит задержка с уничтожением устаревших дел, и спросил, можно ли это отложить, пока обстановка не разрядится. Они ответили, чтобы я не ломал над этим голову.

Тернер не сводил с него глаз.

– И Брэдфилд знал об этом? Вы уверены, что Брэдфилд знал об этом?

– Я направил ему запись этой беседы. Но он даже не упомянул о ней. Я после спрашивал его помощницу, и она сказала, что точно помнит, как передала ему запись беседы.

– Где же эта запись? Где она теперь?

– Пропала. Это была запись на отдельных листках, и Брэдфилду надлежало решить, сохранить ее или уничтожить. Но в архиве-то об этом прекрасно помнят: они очень удивились, когда узнали потом, что мы все-таки занялись этой работой.

– С кем вы разговаривали в архиве?

– Один раз – с Максуэллом, другой раз – с Каудри.

– Вы напоминали об этом Брэдфилду?

– Я начал было говорить, но он сразу прервал меня. Не дал слова сказать. «Все решено,– заявил он.– Гартинг придет к вам в середине января и займется сведениями об отдельных лицах и уничтожением устаревших дел». Другими словами: ешь, что дают. «Можете забыть, что он – дипломат,– сказал Брэдфилд,– относитесь к нему как к подчиненному. Относитесь к нему как хотите. Но он приходит к вам в середине января, и это – дело решенное». А Брэдфилд ведь, знаете, не церемонится с людьми. В особенности с такими, как Гартинг.

Тернер писал что-то в своей книжечке, но Медоуз не обращал на это внимания.

– Так он попал ко мне. Все это – правда. Я не хотел его, я не доверял ему, во всяком случае, не во всем и не сразу. По-моему, я дал ему это понять. У нас и без того было слишком много хлопот, я просто не хотел тратить время на обучение такого человека, как Лео. Что мне было делать с ним?

Девушка внесла чай. Коричневый мохнатый шерстяной колпак прикрывал чайник, каждый кубик сахара был упакован в отдельную бумажку с этикеткой «Наафи». Тернер улыбнулся девушке, но она даже бровью не повела. Стало слышно, как кто-то кричит, повторяя слово «Ганновер».

– Говорят, и в Англии дела неважные,– сказал Медоуз.– Беспорядки, демонстрации, всякие протесты. Что это вселилось в ваше поколение? Что мы вам сделали? Вот чего я никак не могу понять.

– Мы начнем с его прихода,– сказал Тернер. «Вот каково это – иметь отца, с которым хочешь поделиться,– вера в ценности ради них самих и пропасть шириной с Атлантику, разделяющая поколения».

– Я сказал Гартингу, когда он пришел: «Лео, держитесь в стороне, не вертитесь под ногами и не мешайте другим сотрудникам». Он повел себя кротко, как ягненок: «Очень хорошо, Артур, как вы сказали, так и будет». Я спросил, есть ли у него работа для начала. Он ответил, что да, на некоторое время ему хватит работы с досье «Сведения об отдельных лицах».

– Все это похоже на сон,– сказал наконец Тернер негромко, отрываясь от своей книжечки.– Волшебный сон. Сначала он забирает в свои руки клуб. Единоличный захват власти. Настоящая партийная тактика. Беру на себя всю грязную работу, а вы все спите спокойно. Потом обводит вокруг пальца вас, потом Брэдфилда, и через два месяца в его распоряжении оказывается весь архив. Как он вел себя? Заносчиво? Вероятно, помирал со смеху.

– Вел он себя очень робко, вовсе не заносчиво. Я бы даже сказал, приниженно. Совсем не похоже на то, что мне о нем говорили.

– Кто говорил?

– Ну… не знаю. Очень многие не любили его. А еще больше таких, кто ему завидовал.

– Завидовал?

– Он ведь аттестованный, у него дипломатический ранг. Хоть он и временный. Говорили, что за две недели он возьмет в свои руки весь наш отдел и будет получать десятипроцентную надбавку за папки. Знаете, как люди говорят в таких случаях. Но он переменился. Все признали это, даже Корк и Джонни Слинго. Они говорили, что это произошло, когда обострилась обстановка. Это его отрезвило.– Медоуз покачал головой, словно ему было неприятно думать о том, что вот, мол, хороший человек свернул на дурной путь.– И он оказался полезен.

– Ну, еще бы. Он взял вас штурмом.