В одну реку дважды

— Твой Эрик, он кто? — спросила Вилька.

— В каком смысле, кто?

— Ну, кто он? Где работает? Чем занимается?

— А, он историк. А где работает, не знаю.

— Ну, ты даешь! Чем вы там занимались?

Я хихикнула:

— Ночью — я спала, а утром…утром нам было не до разговоров.

— Понятно! — Вилька покачала головой, — удовольствие-то хоть получила?

— Не знаю насчет удовольствия, а вот душевную травму на всю оставшуюся жизнь, это — да. Понимаешь, я встретила мужчину своей мечты, и что теперь с этим делать — не представляю.

— Да ты никак втюрилась? — ахнула Вилька, — Это плохо.

— Чего ж хорошего?

Мы помолчали.

— Ну, ничего, — утешила Вилька, — может и обойдется — отыщешь в нем пару недостатков — и как рукой снимет.

— Ну да, «если вы на женщин слишком падки — в прелестях ищите недостатки».

— А что — правильная песенка.

— Ну, ты же у нас спец по песням. Кстати, а где «Бужеле Нуво»?

— Где? В холодильнике. И ничего особенного — бражка какая-то. Я вот вчера Шардоне пила… вот это вещь, я скажу.

— У-у, — протянула я уважительно, — раскрутила мужика все-таки. Как его зовут Поль, говоришь?

— А ты сомневалась в моих способностях?

— Что ты! Ни в коей мере. Ты-то уж, наверняка, все о нем узнала.

— Еще бы — надо же было чем-то мужика занимать целую ночь. А по лапше — я спец.

Я сидела на подоконнике и смотрела вниз, на улицу. Неужели это все со мной? Неужели только сегодня утром я целовалась с самым лучшим мужчиной в мире? Телефон загудел.

— Бон суар, ма птит экольер, — раздался его тихий голос, — я заеду за тобой в восемь вечера, жди меня у входа.

Я положила трубку с бессмысленной улыбкой на лице. Вилька только рукой махнула.

В восемь часов, ноль-ноль минут я выскочила за ограду кампуса и ступила на тротуар. И почти тут же к обочине подкатила «Хонда». Ни слова не говоря, он протянул мне шлем и кивнул назад. Я села, уцепилась за него, как давеча, и мотоцикл рванул в ночь. Минут через пятнадцать мы остановились возле набережной, спустились вниз по лесенке, и долго-долго целовались на виду у проплывающих мимо прогулочных корабликов. Эти странные двухъярусные набережные были словно предназначены для влюбленных.

— Вообще-то, для лодок, на которых привозили стройматериалы и прочие необходимые городу вещи, — улыбнулся Эрик.

Я кивнула и засунула руки ему под расстегнутую куртку. Днем ярко светило солнце, воздух прогревался настолько, что можно было ходить в одной джинсовой курточке, а вот к вечеру значительно холодало. Эрик повернулся так, чтобы загородить меня от резкого ветра, налетевшего вдруг с Сены. Мы еще немного поцеловались. Я бы осталась здесь жить, прямо на этой вот набережной, вон как эти вот бродяги, которые раскинули свой импровизированный лагерь под ближайшим мостом. Там виднелись небольшие туристические палатки. Даже бомжи в этом городе жили со своим клошарским парижским шиком. Мимо проплыл очередной кораблик, там играла музыка.

— Пойдем, — предложил Эрик. — Ты замерзла. У тебя нос холодный.

Мы поднялись наверх. Слева высилась черная громада Консьержери, а справа сияли неоном бульвары и авеню. Я застыла, опять, в который раз, поймав себя на мысли о нереальности происходящего. Что-то было такое в этом городе, что медленно, но неотвратимо проникало в душу, отравляя ее сладким ядом. Ты знаешь, что это убьет тебя рано или поздно, но слишком велик соблазн и ты пьешь этот яд и с восторгом ждешь смерти.

— Очень красиво, — выдохнула я, прижимаясь к его плечу, — очень!

— Я люблю этот город, — сказал Эрик. — С тех самых пор, как увидел. Мне было десять лет, когда я приехал сюда впервые.

— Где ты родился?

Он засмеялся.

— На раскопках в Библосе.

— Где? — изумилась я. Библос, что-то знакомое, только не помню, что.

— Ливан, — счел нужным пояснить Эрик. — Мой отец археолог. Он родился в Ливане, его отец, мой дед, директор отдела древностей Ливанского национального музея в Бейруте. Мама отсюда, из Франции. Ее отец, тоже был археологом. Французское правительство тогда получило разрешение от ливанских властей начать раскопки в Библосе, и вот там-то они и встретились. Моя мать и мой отец. Они поженились, потом родился я, и мы жили в Ливане пока… пока там снова не началась война.

Я ничего до сих пор не знала про Ливан, даже плохо представляла, где это.

— Там, там красиво? — спросила я.

— Да, — кивнул Эрик. — Красиво. Она очень маленькая эта страна. Древняя Финикия. Города-государства. Тир, Сидон. Слышала, что-нибудь об этом?

— О, да, — обрадовалась я. — Нам в школе рассказывали.

— Пойдем, моя маленькая школьница, а то ты замерзнешь совсем.

И мы пошли, вернее, поехали и остановились недалеко от здания Опера-Гарньер. Там, на углу, смуглокожий парнишка лопаткой мешал каштаны в большой жаровне. Эрик купил нам по кулечку. По вкусу они чем-то напоминали печеный картофель. Здание Оперы возвышалось над нами, всеми своими колоннами, скульптурами, резными портиками. На широких ступенях сидели люди, слышался смех, играла музыка.