В одну реку дважды

Я застыла. Вдруг стало понятноь, что имел в виду старик Хэм, писавший про «праздник, который всегда…» Ключевым словом здесь было именно это «всегда» Всегда. В любую погоду. В любое время. Всегда. Только не для меня. Для меня есть только здесь и сейчас. Вот именно здесь и именно сейчас. А потом уже не будет. Никогда. Страшное тягучее слово «ни-ког-да». Даже думать об этом было страшно, что никогда, никогда, это больше не повторится. Даже если когда-нибудь приеду в Париж, приду сюда, на эту площадь, куплю жареных каштанов, то это уже будет не та площадь, и не те каштаны и не будет рядом его, того, кто сейчас стоял рядом, в чьем кармане грелась моя ладонь, чья рука крепко обнимала меня сейчас за плечи. О, боже! Что я наделала! Я отбросила недоеденные каштаны и, повернувшись, уткнулась лицом Эрику в грудь.

— Поедем к тебе, — попросила я. — У нас так мало времени.

Две недели закончились очень быстро, просто мгновенно. Все дни я проводила с Эриком, игнорируя положенные нашей группе экскурсии и развлечения. То, что рассказывал мне о Париже Эрик, не рассказал бы ни один дипломированный гид. Я шла за ним по узким кривым улочкам Монмартра, по широким бульварам Монпарнаса, по изящным гравийным дорожкам Люксембургского сада, крепко держа его за руку, помня, что это только здесь и сейчас. И что скоро ничего этого больше не будет.

И вот этот день наступил. Весь день мы гуляли по городу, потом пообедали в уютном ресторанчике и не спеша направились к дому, где наверху, под самой крышей, прошли мои безумные Парижские ночи. Я посмотрела вверх, на лестницу, уходящую в небо. Вот если бы случилось чудо, и лестница никогда бы не кончалась, вот так бы всю жизнь подниматься и подниматься, держась за его руку. Но все кончается, и лестница тоже кончилась, и я вошла в его квартиру в последний раз. Я смотрела и старалась запомнить каждую деталь. Вот кровать под шелковым покрывалом, кресло с плетеной спинкой, телевизор, старинное зеркало в тяжелой раме. Странно, я никогда раньше не замечала какой темный бронзовый цвет имеет блестящая поверхность стекла.

— Оно очень старое, — сказал Эрик из-за спины — это венецианское стекло. Женщина, смотрящаяся в него всегда прекрасна.

Его руки легли мне на плечи, он склонил голову, прошелся губами по шее.

— Ты прекрасна, — шепнул он, поднимая глаза и глядя на мое отражение в зеркале.

Я повернулась и обняла его крепко-крепко:

— Это не я, это зеркало. Оно отражает то, чего нет.

Утром, стоя под душем, я пыталась запомнить каждую кафельную плитку, каждую трещинку, даже звук, с которым тонкие струйки хлестали по моему лицу.

— Сегодня я сварю тебе кофе, — решительно заявила я, появляясь на кухне. Ни слова не говоря, Эрик вылил дымящуюся гущу, только что сваренного кофе, в раковину и протянул мне турку. Он курил и улыбался, а я пыталась вспомнить, как же его варят этот кофе. Но, в конце концов, это у меня получилось, и я гордо продемонстрировала ему результат моего труда.

— Неплохо для первого раза, — одобрил Эрик.

— Почему первого? — подивилась я его догадливости.

— Целых две недели, по утрам, я варю кофе, но ты ни разу не предложила сделать это сама. Вывод, либо ты привыкла, что кофе варит мужчина, что маловероятно, либо ты его не умеешь варить вообще.

— Чего это маловероятно? — возмутилась я.

— Для того, чтобы мужчина варил тебе кофе, он должен, как минимум, у тебя быть. Мужчина, естественно, а не кофе. А его у тебя нет, во всяком случае, такого, который оставался бы у тебя ночевать.

— С чего ты решил? — нахмурилась я.

— Извини, но опыта у тебя нет, — он хмыкнул.

— И ты только сейчас об этом говоришь? — я покраснела до ушей.

— Я разве сказал, что мне это не нравится? — улыбнулся он, привлекая меня к себе.

Когда уже одетая, я вышла на крышу и последний раз окинула взглядом дивный город, мне показалось, что можно, можно вернуться, сюда, на эту крышу, к этому мужчине и все будет, как раньше. Всегда. Подошел Эрик, встал рядом и, показывая рукой в сторону Эйфелевой башни, сказал:

— С нее тоже видна эта крыша, я покажу тебе… потом. — Я молча кивнула головой. Эрик тоже помолчал, потом обнял меня и сказал: — Я хочу, чтобы мы были вместе. Всегда. Ты веришь мне? — Я опять кивнула, старательно отводя глаза. — Ты должна мне верить, — строго сказал он, крепко прижимая к себе. — Возьми это, — он снял с шеи цепочку с медальоном и надел на меня.

Такси остановилось возле кампуса. Эрик чмокнул меня в переносицу. Я улыбнулась и выскочила из машины. Еще дома мы договорились, что не будем обниматься в такси и оглядываться. Мы уже простились, сказали друг другу все, что хотели и могли. За спиной взревел мотор. Все-таки я не выдержала и обернулась — улица была пуста.

В холле меня встретила веселая компания: политрук и бледная растрепанная Вилька.

— Ну вот, я же говорю, — громким голосом заверещала Вилька, — Все на месте, никто не потерялся.

Политрук стоял мрачнее тучи. Вилька из-за его спины показывала мне кулак и хватала себя за горло, делая страшные глаза.