В огнях Майдана

Фашисты, решив что с их жертвы довольно побрели вдоль по улице сливаясь с толпой. И только тогда Марина решилась встать со своего места, словно шок, окутавший её тело железными цепями страха бесшумно свалился на землю освободив и тело и душу. Озираясь, словно мышь в кошачьем питомнике, мелкими перебежками она перебралась на противоположную сторону улицы к бесчувственно лежащему окровавленному телу. Подкравшись по ближе в женщине в ту же минуту она узнала незнакомку из поезд. Оглядевшись по сторонам Марина тут же увидела две пары испуганных мокрых от слёз и круглых от увиденного кошмара глаз. Два маленьких еле живых от ужаса комочка трёх и пяти лет в сторонке жались друг к другу не решаясь подойти к телу окровавленной матери. Младший стоял в полу развороте не решаясь оторвать головы от груди старшего, тот что побольше размазав застывшую кровь по лицу мужественно сжимал его поникшие узкие плечики крошечными мужскими ручками смешавшими на себе дорожную пыль, слёзы и кровь. Мальчик трех лет стоял боком в неестественной позе, руки старшего брата и умолкающие крики позволили ему немного обмякнуть и расслабиться, он отпрянул от брата, развернув голову к матери. Маленькие пальчики неуклюже зажимали рассечённую бровь. Видимо в этой неравной схватке досталось и им. Но эти глаза не были мокры от слёз как у брата, в них был лишь страх и неописуемая ненависть, на которую только может быть способен ребёнок, которой он провожал растворяющуюся в дали толпу в которую никем не замеченные влились нелюди сделавшие такое с его матерью. Они до последнего пытались защитить её, но то и дело верзила с шарфом на лице отшвыривал их словно щенков.

В этих маленьких глазках больше не было беспечности, они повзрослели. Нет, они не стали не больше, не казались выше ростом, но белая прядь на чёлке старшего говорила сама за себя. В них было больше мужского, непоколебимого мужества и несломленного детского упорства, не смотря ни на возраст ни на обстоятельства в которых они оказались. Не решаясь приблизится к окровавленному телу я кинулась к ним горячо прижимая малышей к себе. Теперь они перестали казаться мне такими большими, а из физическая хрупкость в противовес глубины глаз и проявленного героизма в самоотверженной неравной битве ни могла не вызвать поток немых слёз. В их объятьях я была слабее и казалось не я, а они утешают меня.

– Тётя, – словно молитва призвал меня очнуться тоненький голосок, – наша мама умерла?

– Нет мой хороший – я не знала что ответить, силуэт на багровом асфальте не подавал признаков жизни. Но как сказать это им, мысли путались в голове. – Она просто спит, мы сейчас ей поможем.

– А вы нас не обманываете? – Вдруг заговорил мальчик, крепко зажимавший тоненькой ручкой рассечённую бровь.

– Нет, конечно. – Его вопрос смутил меня, окропив растерянностью этот казавшийся не имеющий выхода хаос.

– Тётя, – голова старшего вырываясь из моих рук, поднялась вверх и наши глаза встретились – а за что дяди побили нашу маму?

– Я не знаю, – я растерялась в первый раз в жизни не зная что ответить на вопрос такого маленького человечка, я действительно не знала ответа, подсознательно понимая лишь одно, но единственное что осознавала я в от момент само собой вырвалось наружу… – здесь на нельзя оставаться. – Ухватив малышей в охапку, словно одержимая я бросилась к первому мало освещённому переулку. – Стойте здесь, я сейчас приведу вашу маму. Всё будет хорошо, я не брошу вас тут.

Было страшно, неповторимо страшно… этот страх не сравнить ни с прыжком с самолета, когда перед тобой открыта дверь, до земли несколько тысяч метров и ты шагаешь в облака, зная что за плечами у тебя спасительный парус, который раскроется как только ты дёрнешь за кольцо. Но здесь нет волшебного кольца, нет и паруса за плечами, бодрящей поддержки инструктора, а только две пары глаз смотрящие в спину и ответственность за тех, кого почти не знаешь. На первый взгляд женщина не подавала признаков жизни, неестественная поза в которой она застыла на чёрно – багровом ноябрьском асфальте приводила в ужас. Из многочисленных ран ещё слабо сочилась кровь. Но кровь не сочится у мёртвых, сердце не гоняет её по артериям, венам и капиллярам, это означает лишь, что в этом обездвиженном истерзанным физическими муками телом ещё теплится слабая жизнь. Бесчувствие с которым мимо проходили люди убивало, ни один из искоса глазевших зевак и не подумал приблизится к несчастной, одно стояли поодаль, другие молчаливо проходили мимо. Прохожие шарахались, переходя на другую сторону дороги словно увидев чумную, заражённую чёрной оспой бушевавшей в восемнадцатом столетии, никто не хотел даже приближаться к ней. Кто-то проходил молча, в беспомощной скорби опуская глаза, другие шипели себе под нос непонятные слова и проклятья. То и дело со всех сторон доносились обидные слова.

– Кацапка… Москалька… Рюцька…