Въ огонь и въ воду

— Хорошо же! сказала она себѣ; а я, значитъ, была для него только орудіемъ! Ну, когда такъ, то орудіе это станетъ желѣзнымъ, чтобъ разбить ихъ всѣхъ до одного!

ХXVI Буря въ сердцѣ

Черезъ нѣсколько дней послѣ отъѣзда Монтестрюка, за которымъ такъ скоро послѣдовалъ отъѣздъ Орфизы де Монлюсонъ, принцесса Маміани была приглашена графиней де Суассонъ и застала ее сидящею передъ столомъ. На столѣ, между цвѣтами и лентами, стояло два металлическихъ флакона въ родѣ тѣхъ, въ которыхъ придворныя дамы держали духи, а въ хрустальныхъ чашахъ были золотыя и серебряныя булавки, похожія на тѣ, что закалываютъ итальянки себѣ въ волоса. Олимпія смотрѣла мрачно и сердито.

Она играла, казалось, этими булавками, не вставая при входѣ Леоноры; она сдѣлала ей знакъ сѣсть рядомъ и продолжала опускать дрожащей отъ злобы рукою одну булавку за другой въ флаконы. Онѣ выходили оттуда, покрытыя какою-то густою сверкающей жидкостью, какъ будто жидкимъ огнемъ.

— Что это, вы меня позвали любоваться этими булавками? спросила принцесса, протягивая руку, чтобъ взять одну изъ булавокъ, сверкавшихъ въ хрустальной чашѣ.

Графиня схватила ее за руку и сказала:

— Эти булавки убиваютъ… берегитесь!

— Что это за шутка? продолжала принцесса, пораженная однакожь свирѣпымъ выраженіемъ лица и сжатыхъ губъ Олимпіи.

— Хотите доказательствъ? вскричала послѣдняя. — Это будетъ и коротко, и нетрудно; будетъ стоить только жизни вотъ этому попугаю.

И пальцемъ она указала на прекраснаго, бѣлоснѣжнаго попугая съ золотымъ хохломъ, болтавшагося на насѣстѣ.

Потомъ, улыбаясь и взявъ въ одну руку изъ чаши конфекту, а въ другую — золотую булавку, она позвала птицу. Пріученный ѣсть сладости изъ рукъ графини, попугай прыгнулъ на столъ и съ жадностью вытянулъ шею. Между тѣмъ какъ онъ бралъ лапой конфекту и подносилъ ее въ ротъ, Олимпія нѣжно гладила его по гладкимъ перьямъ и слегка уколола ему шею концомъ спрятанной въ рукѣ булавки.

— Вотъ посмотрите теперь, что будетъ! сказала она Леонорѣ.

Попугай даже не вздрогнулъ; ни одна капля крови не оросила его бѣлыхъ перьевъ. Его рубиновые глаза блестѣли по прежнему, а крѣпкимъ клювомъ онъ ломалъ на мелкіе кусочки полученную конфекту и глоталъ ихъ съ наслажденіемъ. Прошло двѣ, три минуты. Вдругъ онъ весь вздрогнулъ, ступилъ одинъ шагъ, раскрылъ крылья, упалъ и не двинулся.

— Посмотрите, продолжала Олимпія, толкая бѣднаго попугая къ принцессѣ: онъ мертвъ!

Леонора подняла теплое еще тѣло; голова и лапы висѣли безъ движенія.

— Ахъ! это ужасно! воскликнула она.

— Совсѣмъ нѣтъ — это полезно, Когда вы вошли, я думала, какія услуги могутъ оказать эти хорошенькія булавки? Онѣ разомъ и украшеніе, и оружіе. Ничто не можетъ измѣнить тонкаго яда, прилипшаго къ ихъ острію, ни время, ни сырость: онъ всегда вѣренъ и всегда надеженъ.

Принцесса взяла булавки и смотрѣла на нихъ съ любопытствомъ и со страхомъ.

— Не всѣ смертельны, какъ та, которую я сейчасъ пробовала надъ попугаемъ, прибавила графиня де Суассонъ. Золотыя убиваютъ, а серебряныя только усыпляютъ. Однѣ поражаютъ вѣрнѣй шпаги и не оставляя слѣда; другія производятъ летаргическій сонъ, отъ котораго ничто не можетъ разбудить, ни движенье, ни шумъ: жизнь будто пріостановлена на длинные часы.

Она взглянула на принцессу и спросила съ полуулыбкой:

— Не хотите-ли этихъ булавокъ?

— Я? зачѣмъ?

— Кто знаетъ?… Мало-ли что можетъ случиться?… Можетъ быть, когда-нибудь онѣ вамъ и пригодятся. Вотъ онѣ; возьмите! у какой женщины не бываетъ проклятыхъ часовъ, когда она хотѣла бы призвать на помощь забвеніе!

— Вы, можетъ быть и правы…. Если я попрошу у васъ двѣ булавки, вы мнѣ дадите?

— Берите хоть четыре, если хотите.

Она подвинула хрустальныя чаши къ принцессѣ, которая скоро выбрала одну булавку золотую и одну серебряную и воткнула ихъ себѣ въ волосы.

— Благодарствуйте, сказала она.

Между тѣмъ какъ она отодвинула отъ себя чашу, удивляясь сама, что приняла такой странный подарокъ, Олимпія стучала ногтями дрожащихъ пальцевъ по столу.

— Послушайте! сказала она, сейчасъ я смотрѣла на эти булавки съ какимъ-то жаднымъ желаньемъ — испытать на себѣ ихъ адскую силу.

— Вы?

— Да, я! Я иногда чувствую себя очень утомленною, повѣрите ли? Когда я вспомнила о тайнѣ этого яда, сохраняемой въ нашемъ семействѣ столько лѣтъ…. черныя мысли пришли мнѣ въ голову… Потомъ другія мысли прогнали ихъ, менѣе отчаянныя, быть-можетъ, но навѣрное болѣе злыя!

Желчная улыбка сжала ей губы.

— Знаете-ли вы, что такое ревность? продолжала она.

— Да, кажется, знаю, отвѣчала принцесса, между тѣмъ какъ молнія сверкнула въ ея глазахъ

— Когда она меня мучитъ, это просто огнемъ жжетъ! Въ груди больно, сердце горитъ. Приходитъ ненависть — и терзаетъ какъ желѣзный зубъ… У меня нѣтъ тогда другой мысли… другого желанья… другой потребности, — какъ отмстить за себя!…

Принцесса дрожала отъ ея голоса. По лицу Олимпіи, отражающему самую безпощадную, самую непримиримую злобу и ненависть, она видѣла на сквозь всю ея душу до самой глубины и ей стало страшно.

Графиня провела рукой по лбу и, подвинувшись къ Леонорѣ, которая сидѣла безмолвная, продолжала: