В окопах Сталинграда

И может, именно потому Николай просидел в кабинете секретаря райкома дольше, чем положено сидеть у занятого человека, что секретарь тоже оказался сталинградцем. Уже немолодой, грузный человек, с розоватым шрамом на усталом, небритом лице. Оказывается, воевал совсем рядом, у Родимцева, начальником артиллерии дивизии. Его НП на кургане находился в каких-то ста метрах от НП Николая. Может, они и встречались там. Может, даже и переругнулись когда-нибудь.

Секретаря поминутно отрывал телефон, несколько раз кто-то заглядывал, в приемной сидели люди, — но как не вспомнить о прошлом?

А потом обычный, звучащий всегда немного иронически, вопрос:

— Ну, где легче, здесь или там? — И за ним уже деловой: — Так что же мне тебе, друг, предложить? А?

Повертел пальцами самопишущую ручку — «понимаю тебя, разведчика, но что поделаешь, жизнь того требует» — и предложил должность инспектора райжилуправления.

— Это у нас сейчас самый тяжелый участок. Людям жить негде, а с каждым днем их прибывает. — И, подумав, почесав ручкой лоб, добавил: — Место скользкое, знаю, не всякий на нем усидит. Тут рот не разевай. Присматривайся к людям, кому можно доверять, кому нет. Попадаются у нас еще людишки, которые и на немцев работали, и на нас хотят заработать. Маскируются еще. Смотри не попадись им на удочку. А главное, в деле разберись. Придется тебе там и со строительством столкнуться. Не Днепрострой, конечно. Но дома в большинстве аварийные, еле-еле дышат. Завалится какой-нибудь, кому отвечать придется? Тебе придется. А коммунист ты молодой, опыта нет, знаний нет. Небось, кроме как стрелять, да гранаты бросать, да на брюхе ползать, ничего не умеешь? Так ведь?

Николай молча кивает головой. На этот вопрос не ответишь.

Кем, в сущности, он был до войны?

Обыкновенный малый. В детстве гонял голубей, не очень усердно ходил в школу, не любил математику, любил физкультуру, не пропускал ни одной кинокартины, ходил зайцем в цирк на чемпионаты французской борьбы, летом пропадал на пляже.

Родители мало им интересовались. Мать умерла, когда ему не было еще шести лет. Отец женился на другой, потом разошелся, опять женился. Был он слесарем, работал в артели, чинил примусы, замки, изрядно пил. В маленьком домике их, на Лукьяновке, на самой окраине города, всегда толклись какие-то люди, что-то покупающие и продающие. Николай ушел. Сначала думал поступить в морской техникум, послал даже заявление в Одессу, но его не приняли.

Пятнадцати лет он уже неплохо крутил сальто. Какие-то циркачи на пляже предложили ему вступить к ним в труппу. Но циркачей вскоре почему-то арестовали, и Николай (все благодаря тому же пляжу) устроился матросом на спасательной станции. Потом был мотористом на переправе через Днепр. Потом опять же матросом на пароходе «Котовский», ходившем в Херсон. В тридцать седьмом году поступил в физкультурный техникум, в тридцать девятом — в институт. Окончить его помешала война.

Для полноты биографии добавим еще, что перед самой войной он женился. Женился на Шуре Вахрушевой, которую знал, когда еще был мальчишкой (она с мамой жила через три дома от них, на Лукьяновке), а потом встретил опять на городских легкоатлетических соревнованиях, в которых завоевал второе место по прыжкам с шестом.

По натуре своей человек он был тихий, не любил скандалов и так называемых «заводиловок», но, если уж разозлят или заденут, в долгу не оставался. За один из таких случаев его раз чуть не исключили из комсомола, и только потому, что на пароходе он был одним из самых дисциплинированных матросов, дело ограничилось замечанием.

Вообще же парень он был хороший, компанейский, и, может, именно поэтому Шура на него иногда и обижалась. Как и большинство женщин, она не всегда понимала, что мужчинам иногда хочется побыть вместе, без жен, что куда интереснее и веселее в субботу вечером взять лодку и поехать на ночь и на воскресенье с ребятами на Десну, чем напяливать на себя рубашку с воротничком и галстук, которого он терпеть не мог, идти в театр, ходить под руку по фойе и, толкаясь у прилавка, покупать теплый клюквенный напиток.

Иногда Николаю даже казалось — это бывало, правда, не часто, обычно когда он возвращался откуда-нибудь навеселе и Шура с обиженным видом сидела, что-нибудь чертила (она работала чертежницей на Кабельном заводе) и ничего не спрашивала, — иногда ему казалось, что не стоило так рано жениться и что вообще, быть может, жениться не надо совсем или, в крайнем случае, лет до сорока. А через час они уже бежали куда-нибудь в кино, и Николай не без гордости замечал, что в фойе на его Шуру все оборачиваются. Оборачиваются, хотя она вовсе не считалась хорошенькой и у нее много было подруг, которые были куда красивее ее, и делали себе перманент, и брови выщипывали, а вот оборачивались больше на Шуру. А она не обращала на это никакого внимания — только смеялась. «Я вообще мужчин не люблю, — говорила она, — от них табаком пахнет и бриться почему-то не любят. Я б и за Николая не пошла, если б не мама. Только для нее и вышла замуж…»