В окопах Сталинграда

— Вы развелись?

— Нет.

— Тогда… Как же?

— Да так… — Николай не знает, что ответить. Об этом трудно говорить. — Так получилось…

Сидя на валике дивана, он перебирает бахрому свисающей с него кисти.

— Ну вот и все, — говорит Анна Пантелеймоновна. — Спасибо. Я знала, что вы прямо все скажете.

Молчание. Оно длится довольно долго. Как громко тикают эти проклятые ходики. Анна Пантелеймоновна положила руку на колено Николая — маленькую, худую руку, когда-то, видно, красивую, а сейчас потрескавшуюся от старости, черную от кухни и картошки.

— Сейчас война, Коля. И на войне многое очень просто. Я знаю. И может быть, даже понимаю. Но это страшная простота. Не надо ее… — Она смотрит на Николая своими молодыми, живыми, сейчас чуть-чуть как будто извиняющимися глазами. — Вы понимаете меня?

Николай молча кивает головой. Он понимает, о чем говорит Анна Пантелеймоновна. Он понимает, что для этой доброй, хорошей, перенесшей такую тяжелую жизнь женщины все счастье заключено сейчас только в одном — в ее дочери. Он понимает, о чем говорит Анна Пантелеймоновна. Это не требование соблюдения формы, это требование быть честным. Он встает и молча выходит из комнаты.

18

Снег. Первый в этом году снег. Николай идет по улице все с тем же чемоданчиком в руке, в непригнанной госпитальной шинели, в ушанке на затылке — все-таки жарко еще в ней.

Завтра праздник. На фасадах домов вешают портреты, лозунги, пятиконечные звезды с выкрашенными красной краской лампочками.

— Эй, друг! — кричит Николаю кто-то, стоящий на приставленной к стенке лестнице. — Подержи, пожалуйста, скользит проклятая лестница.

Парень в расстегнутой телогрейке, с папироской за ухом, старательно вбивает костыль в стену. Внизу, возле лестницы, стоит портрет.

— Теперь подай портрет. Осторожно только, тяжелый.

Николай подает портрет. Парень пристраивает его, потом соскакивает с лестницы и отходит на мостовую.

— А ну, глянь. По-моему, хорошо.

Николай соглашается — немножко криво, но хорошо.

Парень вытирает лоб.

— Это мы поправим. Это нам раз-два и все. Но вообще неплохо, правда?

— Неплохо.

— Ну а теперь давай лозунг.

После лозунга еще один портрет. Потом герб и флаг над самым подъездом. Становится жарко. Шинель и телогрейку приходится скинуть. Флаг пристраивают к балкону, для чего надо зайти в чью-то квартиру. Там уже празднуют. Никто не удивляется их приходу, без всяких возражений открывают заклеенный балкон, и каждый дает совет, как лучше пристроить флаг. Потом преподносят обоим по рюмочке и суют в руку бутерброды с колбасой.

— Ну, спасибо. Простите, что помешали.

Парень порывается еще куда-то идти с Николаем, но денег нет ни у того, ни у другого. Они прощаются.

— Заходи, — говорит почему-то парень, неистово тряся Николаю руки. — Во дворе, лестница направо. Шестая квартира. Колесниченко. Юрий Колесниченко.

А снег все идет. Ватага школьников уже перебрасывается снежками. Хохочут. Твердый холодный снежок влепляется Николаю прямо в ухо.

— Ох, простите, мы не нарочно, простите! — и опять хохочут.

— Черта с два!

Николай ставит свой чемоданчик на землю, лепит снежок и ловко попадает в засыпанного снегом парнишку. Ничего, не разучился еще…

В зоне обстрела какой-то прохожий с поднятым воротником.

— Безобразие, — ворчит он. — Ну просто безобразие…

Ватага разбегается…

Снег вдруг перестал, уже начинает таять. Жаль! Николай сгребает его с какого-то подоконника и с удовольствием глотает — мягкий, холодный, сразу тающий во рту.

Только часам к двенадцати Николай попадает к Сергею. Тот лежит на своей скрипучей железной койке, положив ногу на спинку, и курит. Протез стоит рядом, прислоненный к стенке.

Николай ставит чемоданчик в угол.

— Принимаешь?

Сергей свистнул:

— Вот это да! Пропавшая грамота. — и тут же, с грустной уже интонацией: — А встретить-то и нечем. — Наклонившись, он долго шарит рукой под кроватью. — Вот всегда так, когда надо — нету, а когда не надо — есть.

— Ну и бог с ней.

— Ладно. Рассказывай. Где пропадал?

— Пропадал или не пропадал, а вот нашелся. Где спать положишь?

— Из госпиталя, что ли, прогнали?

— Нет, не из госпиталя…

— Шура?

— И не Шура.

Сергей смотрит на шинель без погон.

— Демобилизовали?

— Шесть месяцев. Один черт. Паспорт уже в кармане. — Николай хлопает себя по боковому карману. — С сегодняшнего дня новую жизнь начинаю.

Сергей криво улыбается:

— Вот и мне предлагают…

— Что предлагают?

— Новую жизнь начинать. А я не хочу.

— Почему?

— А потому. Не хочу, и все. Старая нравится.

— Не говори ерунды. Противно слушать.

— Не слушай, раз противно.

— Ну, на кой черт тебе все это надо? Ей-богу. Плюнь ты на них, брось ты эту лавочку, пока не поздно… Паспорт есть у тебя?

— Есть.

— Ну вот, и давай вместе начинать. Вдвоем легче.

— Что? Работу искать? Разучился я работать. Да и платят мало. А я деньги люблю.

— Врешь — не любишь. Вид только делаешь.

— А зачем мне делать? И вообще, хватит об этом. Надоело. — Он сердито смотрит на Николая, небритый, обросший. — У Шуры был?

— Нет.

— Почему?

— Завтра собираюсь.

— Вот это да! — Он весело смеется, хлопая Николая по плечу.

— Развестись решил, — мрачно говорит Николай.