В окопах Сталинграда

С тех пор прошло три месяца. Тихих, спокойных, занятых работой и обычными, не очень сложными житейскими событиями.

Забежит иногда Ромочка Видкуп — веселый, шумливый парень, мастер на все руки, инициатор всех школьных вылазок, экскурсий и походов.

Чуть реже — раза три-четыре в месяц — появляется Сергей.

В его жизни тоже произошли перемены. Пришлось и ему начать «новую жизнь».

— Инструктор Осоавиахима. Удавиться. Шестьсот пятьдесят рублей. Ну что это за работа, я тебя спрашиваю? Ни уму, ни сердцу, ни, главное, карману.

Почему и как это произошло — на эту тему Сергей особенно не распространялся. Разругался, и все, ну их в баню…

Он действительно разругался. Разругался со Славкой Игнатюком, в прошлом старшиной, демобилизованным по какой-то никому не известной болезни, а сейчас организатором и главой «тапочного дела».

С чего ссора началась, бог его знает — кажется, с того, что Сергей привез не те тапочки, какие надо было. Славка ругался, говорил, что не хочет докладывать свои деньги. Потом сказал, стукнув себя согнутым пальцем по лбу:

— Вот что в нашем деле главное. Понял? А не только это. — Он щелкнул Сергея по протезу. — И намотай это себе на ус. Перевозить мало, надо думать.

Сергей еле сдержался, чтобы не отхлестать Игнатюка этими самыми тапочками по его жирной морде, но как подумал, что их обоих могут сейчас заграбастать — дело было на вокзале — и что ему вместе с ним придется отвечать, — плюнул, швырнул тапочки и ушел.

На этом кончилась «старая» и началась «новая» жизнь Сергея.

Приходил он мрачный, но водкой от него пахло реже, садился на кровать и начинал поносить свою новую работу. Николай и Шура пытались его переубедить, но он вынимал из кармана маленькую черненькую коробочку, говорил: «Давай-ка лучше в козла постучим, скорее время пройдет» — и Николай, чтобы не обижать Сергея, играл с ним в домино, которым даже в скучные госпитальные дни никогда не увлекался.

Так шли дни — один за другим. На полях Германии еще гремели пушки, солдаты ходили в атаки, санитарные эшелоны отвозили раненых в тыл — война еще шла, — но здесь, в маленькой комнате на пятом этаже, все было тихо и мирно. И если бы все так продолжалось и дальше, тогда, пожалуй, и писать бы не о чем было. Но дальше пошло не так. И пошло с того самого дня, когда в этой самой, уставленной цветами комнатке на пятом этаже появился, кроме Николая и Шуры, еще один человек, которому суждено было сыграть весьма существенную роль в жизни Николая.

2

Человеком, сыгравшим такую роль в жизни Николая, оказался средних лет капитан в габардиновой гимнастерке с двумя рядами орденских планок, невысокий, плотный, слегка лысеющий. Явился он как-то ясным весенним утром, позвонил в маленький звоночек, совсем недавно проведенный Николаем, и осведомился у открывшей ему дверь Ксении Петровны — учительницы русского языка, жившей в конце коридора направо, — может ли он видеть ответственного съемщика квартиры.

— Я ответственный съемщик, — упавшим голосом ответила Ксения Петровна.

— Моя фамилия Чекмень. До войны я жил в той вот комнате. — Капитан указал на дверь Митясовых.

Ксения Петровна ничего не ответила — она не знала, что́ в таких случаях надо отвечать. Тогда капитан поинтересовался, дома ли нынешние хозяева этой комнаты, и, узнав, что нет, слегка свистнул.

— Жаль. Тогда я попрошу передать им, что в девять часов я опять приду. Мне очень хотелось бы их видеть.

В дверях он на минуту задержался:

— А старых жильцов никого не осталось?

— Нет, никого.

Он козырнул и ушел.

Весь день Ксения Петровна со страхом ждала наступления девяти часов. Рассказывали, что в соседнем доме, когда вселялся какой-то майор, разыгралось чуть ли не настоящее сражение. Майор явился с солдатами, его не впустили, вызвали милицию…

Но на этот раз ничего подобного не произошло. Капитан пришел ровно в девять часов, но без всяких солдат.

Впустил его Николай. Сразу же проводил в свою комнату. Капитан вошел, поздоровался с Шурой и, взглянув при свете на Николая, сказал, чуть-чуть прищурив глаза:

— Хо-хо, дело плохо, — и протянул руку. — Чекмень. Капитан Чекмень.

— Вижу, что капитан, — без улыбки ответил Николай. — Моя фамилия Митясов. Садитесь.

Капитан сел.

— Демобилизованный, да? — Он посмотрел своими чуть-чуть смеющимися глазами на Николая, тот до сих пор ходил в гимнастерке и сапогах.

— Как видите.

— Дело, безусловно, осложняется.

— Какое, интересно?

— Мирного устройства отвоевавшегося воина, который когда-то жил в этой комнате.

— Боюсь, что осложняется.

Капитан улыбнулся:

— Придется подавать в прокуратуру. Ничего не поделаешь.

— Подавайте. Если есть основания, конечно, надо подавать. — И, помолчав, Николай добавил, точно между делом: — Кстати, вас именно из этой комнаты в армию взяли?

Капитан искоса взглянул на Николая:

— А вы что, все законы уже знаете?

— Кое-какие знаю.

Капитан промолчал. Потом встал, прошелся по комнате.

— Забавно. Ей-богу, забавно.

— По-моему, скорее грустно.

— Нет, все-таки забавно.

Он подошел к балконной двери и, наклонившись, стал рассматривать что-то рядом на обоях.