В окопах Сталинграда

— Так и есть. 4–78–16 — Михеев. Смешно. Здесь когда-то телефон висел, понимаете?

Он опять подошел к столу, сел и посмотрел на потолок.

— Все-таки вам надо было ремонт сделать. Сменить обои, побелить потолок. Впрочем, этим уж я сам займусь.

Николай и Шура переглянулись. Шура стояла возле маленького столика, вытирала тарелки, изредка поглядывая встревоженным взглядом на пришельца. По всему видно было, что сочувствия он в ней не вызывает. Николаю же, как ни странно, капитан этот чем-то даже понравился. Трудно даже сказать чем — то ли спокойствием, то ли чуть-чуть ленивой манерой говорить, а может, и просто взглядом: в маленьких, очень черных, широко расставленных глазах его где-то на дне все время светилась не то насмешка, не то ирония.

— Ну, так как же? — Капитан повернулся в сторону Николая.

— А никак. Будете ли вы подавать в прокуратуру или не будете, дело от этого не изменится. Комнаты вы этой не получите.

— Не получу? — Капитан приподнял брови.

— Не получите.

— Вы в этом уверены?

— Как дважды два четыре. — Николай вынул портсигар и протянул капитану. Тот отказался. — Вы где остановились?

— Нигде. Между небом и землей. На вокзале.

— Вещи есть?

— У каждого приехавшего из-за границы есть вещи.

— Тогда сделаем так. Тащите их сюда, переночуете у нас, а завтра в девять утра пойдем с вами в райисполком.

— И?..

— Там увидим. Может, что-нибудь и получится.

Капитан пожевал губами, сощурился:

— Яволь! Иду на компромисс. Прокуратура временно откладывается.

На этом разговор кончился. Капитан пошел на вокзал за вещами.

Так началось знакомство Николая Митясова с Алексеем Чекменем, офицером штаба инженерных войск Н-ской армии, прибывшим из Австрии с направлением в округ для демобилизации.

3

Прожил Алексей Чекмень у Митясовых не день и не два, как предполагалось, а добрых две недели. Спал на балконе, на совершенно плоском волосяном тюфяке, вставал рано, раньше всех, делал зарядку, сворачивал и засовывал за шкаф свой тюфяк, выпивал стакан чаю из термоса и исчезал. Приходил поздно вечером.

Где он пропадал, никто толком не знал. Кажется, в штабе округа или инженерном отделе — он мельком об этом упоминал, но никогда не вдавался в подробности.

Как жилец он был идеален. Он не требовал за собой никакого ухода, был аккуратен, не тыкал, как Сергей, во все углы свои окурки, не ходил, подобно Николаю, по комнате в одной майке и не разбрасывал повсюду свои ремни, планшетки и подворотнички. Моясь на кухне, всегда вытирал после себя пол и перебрасывался с соседями двумя-тремя ничего не значащими, но любезными фразами, что те очень ценили.

Одному Сергею он не понравился.

— Не люблю я таких типов. Планки нацепил и думает, что герой. Знаем мы этих героев. И потом, чего он всегда спрашивает, можно ли закурить?

— Просто воспитанный человек, — улыбалась Шура.

— Да кому она нужна, эта воспитанность? В Европе, мол, побывал. Интеллигенция. Дал бы я ему по этой Европе, да вас, хозяев, только жалею. И вообще, Николай, — это уж Сергей говорил в отсутствие Шуры, — смотри, как бы это гостеприимство тебе боком не вылезло. Что-то мне глаза его не нравятся. Больно хитры.

Предположение это было неосновательным. Шура немного побаивалась и стеснялась Алексея — он был остер на язык и никогда нельзя было понять, говорит ли он в шутку или всерьез. Шуру это всегда смущало. Поэтому, как только он появлялся, она сразу же умолкала, боясь сказать какую-нибудь глупость. Вот и все. При всем желании Сергей не мог обнаружить в их отношениях ничего предосудительного.

Не в пример многим фронтовикам, любящим поговорить о своих успехах и на женском фронте, Алексей был сдержан и никогда об этом не говорил. Вообще о себе и своем прошлом говорил мало и неохотно. Если его спросить — ответит кратко, без лишних подробностей, даже почти совсем без них. Было известно только, что по образованию он инженер — незадолго до войны окончил здешний строительный институт и оставлен был при какой-то кафедре. На войну попал в начале сорок второго года, служил в инженерных войсках. Воевал на юге, потом в Польше, Австрии.

Вот, собственно говоря, и все, что было о нем известно. О родителях своих никогда не говорил. Семейное положение тоже было неясно. Шуру, как и всякую женщину, этот вопрос, конечно, очень интересовал, но вразумительного ответа, как она ни старалась, добиться ей не удалось.

— Я убежденный холостяк, Шурочка. Штопать носки я и сам умею. И стирать тоже.

— Не говорите так, Алексей. Так говорят только легкомысленные люди, которые…

— Которые что?

— Вы знаете что. А вы ведь не такой. Неужели вам не хочется…

— Нет, не хочется.

— Постойте, ведь вы ж не знаете, что я хотела сказать.

— Знаю. Неужели вам не хочется, чтоб рядом с вами был человек, который… Ну и тому подобное. Так вот, Шурочка, мне не хочется. Понимаете, не хочется. Любовь кончается тогда, когда в паспорте появляется штамп.

— Алексей…

Он чуть-чуть улыбался одними глазами, но лицо оставалось серьезным.