На следующий день Громобой пришел на лекции без орденов, даже без планок.
Случай этот напомнил Николаю о Сергее.
Не виделись они месяца три, а то и больше, — со дня отъезда в Черкассы. Как-то потом Николай заходил к нему — это было в первые дни ухода от Шуры, когда все было горько и противно, — но не застал. Хозяйка сказала, что он не то на работе, не то в отъезде — с ним разве поймешь.
Сейчас, после случая с Громобоем, Николая опять потянуло к нему. Захотелось увидеть его усатую физиономию, узнать, где он, чем занимается, бывает ли по-прежнему у Шуры. Сергей был одним из тех немногих людей, с которыми можно было говорить просто и обо всем. С Алексеем было непросто, да и вообще встречались они теперь мельком, на лестнице или на партсобрании, или когда Николай забегал к нему в деканат, так сказать, по долгу службы. Перекидывались двумя-тремя словами и расходились. С Валей встречи происходили тоже на лестнице или на собрании. Когда-то с ней было тоже просто и легко. Сейчас они только слегка кивали друг другу головой и расходились в разные стороны.
Как-то после лекций Николай собрался к Сергею. Захватил с собой Громобоя и пошел. Но и на этот раз их постигла неудача. На дверях Сергеевой комнаты висел замок. Мало того, выглянувшая из соседней комнаты женщина, повязанная платком, сказала, что он здесь уже не живет.
— Выехал. Совсем недавно выехал.
— А куда, не знаете?
— Не знаю, голубчик, не говорил. Теперь здесь бухгалтер один живет.
Больше ничего узнать не удалось.
— Жаль, — сокрушался дорогой Николай, — жаль парня. Боюсь, как бы опять с пути не сбился. У него это есть, разгульность такая. Держится, держится, а потом как ахнет — всем тошно станет. А хороший парень, очень даже хороший. Жаль.
Они шли с Громобоем по улице, подняв воротники своих видавших виды шинелей, — моросил дождь, — и Николай рассказывал ему о Сергее, об их первой встрече, о сложной, никак не получавшейся жизни его.
— И вот провалился. Был бы Фимка, мы б сразу его нашли, а теперь ни того ни другого.
Но Николай ошибался. Если бы даже и существовал еще Фимка со своим заведением, Николай не нашел бы там Сергея.
17
Дней через десять после ухода Николая Шура снова уехала в Харьков. Обычно Шура старалась уклониться от командировок, но сейчас ей так вдруг захотелось куда-то вырваться, так неуютно было возвращаться в свою пустую комнату, что она, охотно приняв предложение, в одно прекрасное сентябрьское утро уложила чемодан и отправилась на вокзал.
Сергей тоже приехал на вокзал.
— Ну к чему эти проводы? — говорила Шура, делая вид, что сердится, а на самом деле радуясь приходу Сергея. — Подумают еще, что ты…
— Ну и пусть думают, нам какое дело.
Они вышли на перрон.
— Не люблю я почему-то Харькова, — сказала она, рассеянно смотря на подходящий к перрону поезд. — Неуютный он какой-то, скучный. И площадь эта с Госпромом. Пустырь, а не площадь.
— Ничего, — сказал Сергей. — Через две недели вернешься домой.
— Это говорится только, через две недели. Раньше октября не вернемся. Я уж знаю. Все цветы мои погибнут за это время. Попросила Ксению Петровну за ними следить, да она и своих-то не поливает.
— Не погибнут. Чего их там поливать особенно.
— Кактусы не погибнут. И плющ, может, тоже. А вот бегонии и олеандры… Ты все-таки иногда заглядывал бы. Будет свободное время — загляни, напомни Ксении Петровне.
— Можно и заглянуть, нам не трудно.
— Кактусы часто поливать не надо. Они не любят воды.
— Ладно. Не буду.
Они помолчали. Потом Сергей спросил:
— А ты зачем в Харьков едешь?
— Как — зачем? — удивилась Шура. — Ты же знаешь.
— А все-таки зачем?
Поезд лязгнул буферами. Из вагонов, толкаясь, стали выскакивать провожающие.
— Ну ладно, — сказал Сергей, поднимая Шурин чемоданчик. — Садись, а то останешься.
Шура села в вагон, и поезд почти сразу же тронулся. Сергей помахал рукой и ушел.
На следующий день он зашел проверить цветы. Выставил их все на балкон — их было так много, что пришлось внести с балкона в комнату плетеное кресло, — и старательно полил их из кувшина. Через день опять зашел, а потом стал приходить чуть ли не каждый день.
За месяц Шуриного отсутствия цветы буйно разрослись, олеандры покрылись розовыми бутончиками, а старый фикус неожиданно вдруг выпустил длинное зеленое острие, которое через день распустилось и превратилось в свежий, ослепительно-зеленый листочек. Сергей был очень горд, пригласил даже соседей посмотреть, как весело растут цветы под его «чутким руководством».
Приходил он вечером, после работы, поливал цветы, иногда подметал комнату и вытирал пыль со всех предметов, так как балконная дверь была всегда открыта и с улицы наносило пыль.
Как-то, снимая половой щеткой паутину над голландской печкой, Сергей обратил внимание, что потолок в этом углу от копоти стал совсем черным. Став на табурет, он попытался почистить щеткой, но получилось только хуже — исцарапал потолок.
«Надо его просто побелить», — подумал Сергей и на следующий же день явился с двумя малярами, стариком и вертлявым мальчишкой с бельмом на глазу.
Старик, посапывая, долго смотрел на потолок и стены, потом сказал: