В окопах Сталинграда

— Нисколько. На месте, сказали, дадут. Гроши, о чем говорить.

— Забери сардины, пригодятся.

— И заберу. — Сашка сунул две плоскенькие нераскупоренные коробочки в карман. — Сволочье! — Это относилось уже к власти.

Его поддержали, каждый добавил свой эпитет в адрес любимой.

— А Анриетт я все же позвоню, хочешь ты или не хочешь, — сказал Ашот. — Лишние башли никогда не помешают. На каком аэродроме у вас посадка?

— На Орли, сказали…

— Вот и разыщет тебя на Орли.

— Первый козырь для Кривулина.

— А ты держись независимо. Это главное, они моментально теряются. Думают, что за спиной кто-то есть.

Анриетт стажировала в Ленинградском университете. Сейчас была в отпуску. Ашот собирался на ней жениться. Как ни странно, просто по любви, без всякой задней мысли.

— Тебя поймешь, — ворчал Сашка. — То «не зарывайся», то иностранку советскому гражданину подсовываешь.

— Все равно позвоню.

— Ну и мудило.

На этом дискуссия закончилась. Вышли на улицу, было уже совсем светло. Начинались белые ночи. Зори по всем астрономическим законам спешили сменить друг друга, дав ночи не более часа. По набережным лепились парочки. На Литейном мосту Сашка вдруг остановился и, схватившись за перила, продекламировал ужасно громко:

— Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, гордый вид…

— Не гордый, а стройный, — поправил Ромка. — Надо все же…

— Надо, надо, знаю… Кстати, вас, гадов, тоже люблю! — Сашка обхватил обоих за плечи и крепко прижал к себе. — Ну что поделаешь, люблю, и все…

— А мы? — Ашот глянул на Ромку, высвобождаясь из объятий.

— Просто завидуем, элементарно завидуем…

— Теперь принято говорить — «по-хорошему» завидуете. Ладно, так и быть, привезу по паре джинсов.

— Глоток свободы привези. И «Лолиту» не забудь.

Ашот бредил Набоковым, хотя, кроме «Дара», ничего не читал. За одну ночь прочел все четыреста страниц.

Сашка чмокнул обоих в шершавые подбородки.

— Любовью брата, любовью брата!.. — запел он.

— В баню!

— Бездушные псевдоинтеллектуалы. Привезу тебе «Лолиту», не волнуйся. Рискуя всем.

Дома выяснилось, что Сашкина мама все уложила. Выклянчила у Коровиных — он часто бывает за границей — роскошный чемодан на молниях, чтоб Сашка не срамился, и аккуратненько все уложила. Пиджак тоже достала заграничный, с золотыми пуговицами. Сашка померил, на его балетно-спортивной фигуре все хорошо сидело.

— Ну а это зачем? — Он выудил из чемодана свитер. — Лето же…

— Лето летом, а Канада Канадой. — Мама перехватила свитер и опять сунула в чемодан. — Та же Сибирь…

— Летом в Сибири жарче, чем в Москве, дорогая Вера Павловна, — пояснил Роман. — Климат-то континентальный.

Тем не менее свитер остался в чемодане. Сашка махнул рукой, — была уже половина шестого.

Мама сказала:

— Ну что ж, сели перед дорогой?

Присели кто на чем, Сашка — на чемодан.

— Ну?.. — Он обнял и поцеловал маму. Мама его перекрестила.

— В Канаде, говорят, много украинцев, — ни с того ни с сего сказала она, очевидно, чтоб скрыть волнение. — Больше, чем в Киеве…

— Возможно… — Сашка подошел к письменному столу, вынул из-под толстого стекла фотографию, где они втроем, и сунул в боковой карман пиджака.

— Взгляну где-нибудь в Виннипеге и разрыдаюсь… Пошли.

В театре уже волновались.

— Небось пьянствовали всю ночь, Куницын? — подозрительно приглядываясь, сказал парторг Зуев. — Знаю я вас.

— Упаси бог, за кого вы нас считаете? Всю ночь зубрил про Канаду. Кто премьер-министр, сколько жителей, сколько безработных…

— Ох, не острил бы уж. — Зуев был помрежем и ненавидел всех артистов. — В кабинет директора бегом, все уже собрались.

— Бегом так бегом. — Сашка повернулся к ребятам: — Ну смотрите без меня тут… Подставляйте уста.

Они ткнулись носами, похлопали друг друга по спинам.

— Привет Трюдо, — сказал Ромка.

— И Владимир Владимировичу. — Подразумевался Набоков.

— Ладно. Бывайте! — Сашка сделал пируэт и весело побежал по коридору. В конце его остановился и поднял руку, а-ля Медный всадник:

— Невы державное теченье, береговой ее гранит… Так джинсов, значит, не надо?

— Иди ты…

— Иду!

И скрылся за дверью.

2

Конечно же, их прозвали тремя мушкетерами. Хотя по внешности подходил только Сашка Куницын, стройный, изящный балерун. Ашот был мелковат, но пластичен и обладал южным армянско-гасконским темпераментом. Роман тоже не удался ростом, к тому же был лопоух, зато лукав, как Арамис. Портоса среди них не было. С Атосом тоже неясно — не хватало загадочности.

По очереди каждый из них отращивал бородку и усики, но Сашке, танцевавшему юных красавцев, велели сбрить, Ашоту, с буйной растительностью, надоело пробривать ежедневно усики, а у Романа просто-напросто мушкетерская эта деталь оказалась ярко-рыжей.

Кроме неразлучности, было еще нечто мушкетерское в их дружбе — однажды они, правда с синяками и ссадинами, выиграли баталию с лиговским хулиганьем, что окончательно закрепило их общую кличку.

Кто-то прозвал их Кукрыниксами — Ку-приянов, Кры-лов, Ник. С-околов у тех художников, а тут — Куницын, Крымов, Никогосян, тоже «Ку», «Кры», «Ник», — но это как-то не привилось.