В окопах Сталинграда

Прямо под валом расстилалось зеленое поле стадиона, а за ним, невероятно рельефные и четкие в вечернем освещении, громоздились друг на друга дома среди густо-зеленых, кое-где только начавших золотиться осенних садов. Чуть правее ярко-белым пятном на фиолетовом вечернем небе выделялась колокольня Софийского собора. Левее крепкой, точной линией вырезывался горизонт с разбросанными маленькими построечками на пологих холмах и почти черной линией дальних лесов.

Отсюда, с высоты, совсем не было видно, что город разрушен. Он казался таким, каким был всегда, каким помнил его Николай пять, десять лет тому назад. Только купол на соборе был тогда не красным, а золотым, и стадион не имел такого заброшенного вида, как сейчас.

Солнце давно уже село, погас крест на колокольне, город стал плоским и расплывчатым, только линия горизонта по-прежнему четко и ясно огибала его. Подул легкий ветерок. Зашумели тополя.

Николай посмотрел на часы — было всего лишь девять часов. Он встал, отряхнул траву с брюк и пошел вниз по Госпитальной улице.

Улица упиралась в базар. Несмотря на поздний час, торговля шла полным ходом. Иногда где-то раздавались милицейские свистки и торговки, подхватив свои корзины, забивались во дворы, но через минуту все опять выползало на улицу и растекалось среди рундуков и киосков.

Николай зашел в закусочную — он с утра ничего не ел. В закусочной было накурено и тесно. На стойке горела большая керосиновая лампа, и на двух столиках стояли свечи. Николай взял двести граммов свиной, называемой почему-то домашней, колбасы, хлеба и кружку пива.

Три столика из четырех были заняты. За четвертым сидел хмурый человек с подвязанной щекой и ел винегрет. Николай подсел к нему и отхлебнул пива — оно было теплое и противное. Хмурый человек ел молча, быстро, не глядя на Николая. Потом он встал и ушел. На его место сел другой — светловолосый, румяный, с маленькими закручивающимися усиками. На нем была песочного цвета — очевидно, иранская, подумал Николай, — гимнастерка с расстегнутым воротом, обнажавшим загорелую шею. Военная фуражка с голубым околышем сдвинута была на затылок.

Парень поставил на стол две бутылки пива и сразу же, привычным жестом, ударив о край стола, сбил с них металлические пробки.

— Никогда не бери бочкового, — сказал он, смахнув на пол пену. — Только жигулевское. И только четвертого завода. У Фимки всегда есть.

Его быстрые серые глаза остановились на руке Николая.

— Дать полтора за «Лонжин»?

— Что? — не понял Николай.

— За «Лонжин», говорю, полтора куска дать?

— Я не продаю часы, — сухо ответил Николай.

Светловолосый повернулся и, как свой в этом заведении человек, крикнул через головы соседей хозяину:

— Фима, налей два по двести!

На столе появилось два стакана. Парень подвинул один Николаю:

— Поддержи, капитан, — и, не спрашивая, взял с тарелки Николая ломтик колбасы. — С Первого Белорусского?

Николай кивнул головой.

— Ну как там наши?

— Ничего, воюют.

Парень глянул на перевязанную руку Николая.

— Перелом?

— Перелом.

— Пальцы работают?

— Нет.

— Знакомая картина. Нерв. Тебя где ранило?

— В Люблине.

— Ничего, заживет. Будь здоров!

Парень выпил и сморщился. Николай тоже выпил. Водка была крепкая, захватывала дух.

— По особому заказу, — сказал парень и улыбнулся. Передние зубы у него оказались металлическими.

Он стал расспрашивать о последних событиях на фронте. Потом, посмотрев на стаканы, подмигнул:

— Еще по одной?

— Погоди, — сказал Николай, чувствуя, что с непривычки захмелел.

— Можно и подождать, — согласился парень, — нам торопиться некуда. Ты отсюда куда?

— В окружной.

— К Гоглидзе?

— Как? — не понял Николай.

— К Гоглидзе, говорю? Мировой хирург. Я его знаю. Лучший в городе. Если перелом — к нему попадешь, как пить дать…

За соседним столиком оживленно спорили о каком-то судебном деле. Парень крикнул:

— Прекратите дискуссию! Надоело.

За столиком стали говорить тише. Доносились отдельные фразы: «А прокурор как встанет… Я ж Сашке говорил, стервецу… А прокурор как встанет…»

Входили и выходили какие-то люди. Когда дверь отворялась, с площади доносился хриплый голос, певший по радио: «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…» Дверь закрывалась, и опять настойчиво лез в уши разговор о прокуроре, потом снова открывалась, и с улицы доносилось «немно-о-ого поспят…».

Николай посмотрел на своего соседа. Тот, смеясь и поминутно сдвигая то на затылок, то на лоб фуражку, о чем-то оживленно говорил.

— Ты женат? — спросил вдруг Николай.

Парень удивленно на него посмотрел:

— Нет. А что?

— Просто так. Интересно.

— Нет, не женат.

Николай рассеянно посмотрел на него и встал.

— Мне идти надо.

— Куда?

— Надо…

— В госпиталь? Подождет, не убежит.

— Да не в госпиталь, черт с ним…

Николай вдруг почувствовал, что у него кружится голова, и, чтобы не упасть, схватился за стол. Парень удержал его за руку.

— Садись, черт! Куда сейчас идти? Тебя и ноги-то не несут, герой…

Николай сел. Расстегнул воротник. Парень принес бутылку нарзана и налил в стакан.

— Пей. Легче станет.

Николай выпил.